вискарик-тян
Название: На слонах
Автор: Безумная Сумасшедшая
Бета: tsepesh, mild strong, medium strong, strong strong
Категория: гет
Жанр: драма, постканон
Пейринг: Рэндалл/Ликс
Рейтинг: PG-13
Размер: ~6000 слов
Отказ: Отказываюсь
Аннотация: весна 1958
читать дальше
Когда Сисси сообщает, что мисс Роули бьется в истерике над окровавленным телом Лайона у дверей Лайм Гроува, на мгновение Рэндаллу кажется, что она шутит. Только потом Ликс приходит в себя, резко говорит, что нужно вызвать скорую и, задев его плечом, устремляется вниз, к Роули.
Наконец, Рэндалл предлагает Ликс поехать с ним, потому что каким-то образом парамедики согласились пустить Роули вместе с Лайоном, наверное, чтобы только вколоть успокоительного. Ликс, поколебавшись, соглашается.
— Это просто практично, — торопится добавить Рэндалл. Практично — его любимое слово в последние месяцы, когда дело идет о Ликс.
В госпитале непростительно много пыли в приемной, и Рэндалл ходит из одного конца комнаты в другой, считая шаги про себя. Восемь шагов в длину, серая пыль, забившаяся позади плинтуса, и небрежно пришпиленные заметки на пробочных досках. Он знает, что Ликс прожигает его взглядом, когда он складывает брошюры на столике. Переставляет кнопки на доске, одна к другой, два ряда свободных кнопок в правом нижнем углу. Мисс Роули его даже не замечает, Рэндалл старается абстрагироваться от ее тонких прерывистых всхлипов.
Когда у него кончаются кнопки и брошюры, он с трудом удерживается от того, чтобы начать передвигать мебель.
— Мистер Браун, не могли бы вы угостить дам сигаретами? — напряженно произносит Ликс, вставая и увлекая мисс Роули за собой.
— Конечно, мисс Сторм, — отвечает он.
У него всегда с собой портсигар, хотя он почти не курит. Всегда заполненный, как раз на пачку сигарет.
— Лаки Страйк, надо же, — Ликс принимает зажигалку из его рук.
— Что не так с Лаки Страйк, — голос Бел как шелест бумаги, плотного картона для брошюр, хриплый и бесцветный. Ликс вкладывает зажженную сигарету меж ее бескровных губ. Рэндал перекладывает сигарету в другое отделение — по девять с каждой стороны.
— Ничего, дорогая, совершенно ничего. Все будет хорошо, не волнуйся.
— Нет, действительно, что не так с Лаки Страйк?
— Если говорить словами мисс Сторм, как старомодно, мисс Роули, — он нерешительно вытаскивает еще одну для себя.
— О, я не могу больше! — Роули дрожащими пальцами тушит сигарету и, дробно стуча каблуками, уходит с крыльца. Сигарету она больше сжевала, чем выкурила. На кончике виден мазок помады.
— Так Лаки Страйк, значит, — Ликс не идет следом, ее сигарета тлеет, выкуренная на треть.
— Да, — коротко отвечает Рэндалл. — Все еще Лаки Страйк.
Наверное, думает он, она думает о том же. О том, что раньше пачка Лаки Страйка была темно-зеленой, что почти никто из женщин их не курил, кроме, конечно же, Ликс. Потому что когда Ликс делала что-нибудь не вопреки.
Для всех белая пачка Лаки Страйка ассоциируется с войной, для Рэндалла смена цвета на пачке означает последнюю фотографию Ликс Сторм на пленке его фотоаппарата пятью годами ранее. Потому что он им больше никогда не пользовался.
— Ты верен своим привычкам, — Ликс улыбается краешком губ и тушит сигарету.
Полупрофиль, пойманный очень ранним утром, весь из мягких теней и плавных линий. На треть заполненный стакан и сигарета в пальцах. На следующий день, весной тридцать седьмого, Рэндалл уедет из Испании. В тридцать восьмом у них родится дочь.
— Слишком стар для перемен: мы завтра можем умереть, — Рэндал затягивается и считает про себя: раз, два.
На три он выдыхает.
— Некоторые могут даже не ждать завтра, — лицо Ликс мрачнеет, и она, спохватившись, торопится вслед за Роули.
Когда Рэндалл очнется в сороковом, на передовой в Сомали, у Лаки Страйка будет кипенно-белая пачка. Пустая пленка в фотоаппарате. Мертвая дочь.
Он молча докуривает сигарету и достает еще одну, поправляя нетронутые в портсигаре — восемь с каждой стороны, пружина плотно прижимает одну к другой.
Когда он возвращается в приемную, про Лайона по-прежнему никаких новостей, и Рэндалл принимается мерять шагами комнату, восемь шагов, шестнадцать туда и обратно.
Он думает, что когда этот день закончится, он вернется домой и напьется впервые за долгое время. Наутро Рэндалл вернется в кабинет и сложит разбросанные бумаги, и, кажется, слоны на краю стола стоят не на своем месте. А может, и вовсе лежат на ковре.
Ликс беспрестанно гладит Роули по спине, монотонное движение ладони по красной ткани. Рэндалл прекращает счет шагов, садится в кресло и не отрывает взгляда от ее руки.
Никто не переставлял кнопки на доске, брошюры лежат там же, где их оставил Рэндалл, и все же кажется, что вещи лежат не на своих местах.
Спустя много долгих минут, врачи объявляют, что мистер Лайон пришел в себя.
— Бел, ты не можешь остаться, — уговаривает ее Ликс.
Рэндалл ее уводит, и говорит Роули, чтобы она не приходила на работу.
В такси Ликс молчит и так же молча выходит. Он просит таксиста подождать несколько минут, пока в окнах не зажжется желтый свет. Ему не нужно гадать, чем сейчас займется Ликс Сторм, потому что он знает ее слишком хорошо.
Он смотрит в пустое окно до самого конца, пока такси не сворачивает за поворот.
***
Спустя неделю Час выходит в девять вечера по расписанию. Бел раздает указания из госпиталя, Рэндалл лично проводит отсчет, от шестнадцати сигарет в его портсигаре не остается и следа: Гектор в перерыве между сюжетами пьет виски, а Рэндалл слишком устал, чтобы возражать. Сама Ликс шипит сквозь окно на то, что Гектор опять урезал ее текст, и что она кастрирует его, Гектора, сразу же после окончания программы, и ей не будет совестно перед Марни.
Рэндалл качает головой и просит Сисси принести ему еще кофе.
Когда она уходит, Ликс поджигает ему сигарету. Рэндалл благодарно кивает головой и выпускает дым.
— Ты никогда так много не курил, — замечает она. Все в редакции дымили как паровоз, но Рэндалла с сигаретой можно было встретить очень редко.
— Никогда еще мне не приходилось давать зеленый свет программе без продюсера и журналиста, — отвечает он, не переставая напряженно наблюдать за Гектором.
Они так и стоят, плечом к плечу — за стеклом Гектор начинает говорить о новом витке Кубинской революции и об открытии второго восточного фронта в Сьерра-де-Кристаль.
— Тебе нужно поспать, Рэндалл, — тихо говорит Ликс. Мешки под глазами стали отчетливее, вместо щек залегли глубокие серые тени. — Ты же почти поселился в кабинете.
Через некоторое время, он отвечает:
— То же самое я могу сказать о тебе.
Ликс отстраняется, когда входит Сисси с кофе.
Программа заканчивается, и все с облегченным вздохом спускаются вниз. Ликс прекрасно видит, как Рэндалл делает глоток кофе, а дно чашки постукивает о блюдце.
— Молодец, — шепчет она едва слышно. — А теперь — иди домой.
Она не ожидает, что Рэндалл ее послушает, но сказать это стоит.
Ночью в студии пусто, и только в его кабинете горит свет. Ликс молча ставит книгу обратно на полку — его любимый Оруэлл, эссе. На столе Рэндалла почему-то вдвое больше бумаг, и некоторые листки валяются на полу.
— Я вернула книгу, — говорит Ликс.
— Да, спасибо, — Рэндалл аккуратно складывает бумаги в стопку. В его движениях нет ничего маниакального или нервозного — под пальцами умиротворяюще шелестит бумага, ложится на стол под прямым углом.
У Ликс сложилось впечатление, что Рэндалл наводит порядок в кабинете не в первый раз с прошлой недели. Она бы могла сказать, что нет, Рэндалл, от твоего погрома не осталось ни следа, и нет ни пылинки, и, господи… перестань перекладывать бумажки с места на место. Рэндалл не обращает на нее никакого внимания, и с бумаг переходит на те проклятые скрепки. Ликс помнит, что он ими почти не пользовался, и она всегда думала, что они у него лежат на столе, только чтобы ему было что перекладывать.
— Недавно я ходил в кино, — в вязкой, желтоватой от света лампы темноте голос Рэндалла звучит немного резко.
— Кино?
— Я знаю, ты не любишь кино… — Рэндалл на мгновение опускает руки и сжимает их в кулаки, опираясь о столешницу. — Там были Кэри Грант и Софи Лорен. Испания, 1810 год, борьба партизан против наполеоновской армии1.
— Я не сильна в истории, — очень давно, наверное, в том же девятнадцатом веке, Рэндалл отбирал у Ликс стакан с виски и долгими шумными и громкими ночами пересказывал ей учебник по истории. Может, он читал книги, но с его слов все казалось учебником.
— Странно, что в кино пытаются переснять войну или пытаются сыграть так, будто там война, — Рэндалл как в замедленной съемке поворачивается к ней и поправляет галстук. Он так и не научился нормально его завязывать, или его жена, бывшая или нет, его этому не научила. Рэндалл всегда завязывал галстук слишком туго и на слишком маленький узел.
— Надеюсь, тебе понравилось, — Ликс нервно улыбается и хочет уйти, но почему-то у ног появляется совсем другое мнение по этому поводу. Ноги отказываются уходить.
— К середине фильма я осознал, что не понимаю ни слова по-испански.
— Твой испанский всегда был… не таким хорошим, как французский, — она не понимает, зачем продолжает отвечать, а не прощается и уходит.
С Рэндаллом всегда было так. За двадцать лет Рэндалл совершенно не изменился, и это было больнее всего.
— Ты хорошо говоришь по-испански, — Рэндалл опускает глаза. — И, кажется, не любишь кино.
— Не люблю.
— Темно и такое ощущение, что кто-то подкрадывается из темноты.
— Да, — Ликс подозрительно щурится.
— Ты мне сказала как-то, — практически оправдывается Рэндалл, и Ликс почти видит того молодого журналиста, взъерошенного и совершенно безнадежного в соблазнении или даже простом флирте.
Безнадежного, совершенно не обаятельного и восхитительного, потому что когда-то Ликс влюбилась в него как кошка — медленно и недоверчиво, но очень надолго.
— Нечего скрывать, я не люблю кино, — Ликс передергивает плечами. — Ленты о ядерной гонке привлекают меня гораздо больше.
— Ты всегда любила новости больше всего, — Рэндалл, даже если бы постарался, не мог звучать обвинительно или горько. Слова были как констатация факта, как цитата, выдернутая из учебника.
— У каждого журналиста свои приоритеты, Рэндалл.
— Конечно, — он вернулся к своим скрепкам. — Новости для журналиста всегда… всегда важнее, чем любой другой.
***
— Все будет хорошо, дорогая, — Ликс наливает Роули щедрую порцию виски. — Мы справимся.
В Лайм Гроуве ночь и девятнадцать часов до выхода в эфир. В студии кипит работа, Айзек бесшумно шевелит губами, уча слова, грохочет перетаскиваемый инвентарь, скатываются в тугие рулоны карты, раскатываются новые, кружки кофе неровной горкой скапливаются в углу. Из стаканов виски остовами утонувших мачт торчат окурки сигарет. Все как обычно.
Кроме того, что в команде не хватает журналиста и еще одного ведущего.
— Мы укладываемся по времени, мисс Роули, — мягко, насколько возможно, говорит Рэндалл. Тут же чувствует себя неловко: с каких это пор он начал утешать своих сотрудников? Наверное, с тех пор, когда начал следить за тем, чтобы они не засиживались в кабинете допоздна.
— Ликс, что с Кубой?
— Все еще жду новостей со второго восточного фронта, — говорит Ликс, недовольно хмурясь. — Если информация не дойдет к эфиру, Гектору придется обойтись без этого. Они обещали прислать телеграмму, но ее все еще нет.
— У нас пятнадцатиминутный слот про Кубинскую революцию, — Роули нервно — А как же твой источник из «Эль кубано либре»?
— Не отвечает на звонки. Сейчас там самая гуща событий, он в самом эпицентре. Ему не до звонков.
— Айзек подготовил материал о беспорядках на расовой почве в Ноттинг-Хилле, мисс Роули.
— У нас еще двадцать часов: если сдвинем Кубу в самый конец, а Ноттинг-Хилл в начало, то будет шанс, что твой источник выйдет на связь, или таки дойдет телеграмма.
— Восемнадцать с половиной, — быстро поправляет Рэндалл, бросив косой взгляд на наручные часы.
Роули залпом выпивает виски и со стуком ставит стакан на стол. Выглядит она ужасно — обычно остро выточенный силуэт словно затерся и потускнел, ссутулился, даже ткань привычного синего платья поблекла, как поблекла сама Роули — из прически выбиваются волоски, и тушь немного осыпалась на щеки.
Никто не смеет указать на ее неаккуратность — всем известно, что это не из-за небрежности, а из-за усталости до дрожи в пальцах и катастрофической нехватки времени. Роули разрывается между своей программой и попыткой провести все дозволенные часы в госпитале рядом с Лайоном. Рэндалл даже восхищается ее отказом выбирать между работой и тем, что важно. Сам он этому не научился до сих пор.
Роули закусывает губу и отбивает ногтями нервный ритм.
— Ликс, а что если…
Она не договаривает. Ликс и не нужно слышать конец предложения.
— Телеграмма не может идти восемнадцать часов, Бел. Я знаю свой источник. Он ответственный человек и сделает все возможное, чтобы отправить телеграмму.
Рэндалл протягивает раскрытый портсигар. Роули отказывается, качает головой и уходит вниз, что-то невнятно бормоча. Кажется, карты снова перепутали или повесили не туда. Ликс вытягивает сигарету из середины. Их пальцы сталкиваются, когда Рэндалл хочет сдвинуть сигареты в сторону.
Их первое прикосновение с тех пор, как его кабинет на ее глазах превратился в хаос разлетевшихся и смятых обрывков бумаг.
Второе происходит мгновением позже, когда Рэндалл чувствует сухие пальцы у подбородка, уголка рта, сигарету, вложенную между губами. Щелчок зажигалки и табачный дым.
Молча, не произнеся ни звука.
— Помнишь поезд в Мадрид? — тихо спрашивает она.
— Конечно помню. Кажется, я опоздал, — Рэндалл машинально перекладывает сигарету в другое отделение — чтобы их было поровну с каждой стороны.
Ликс молчит. Наблюдает, как Рэндалл снова и снова перекладывает сигареты, сдвигая по одной. Зажим оставляет на папиросной бумаге след, который он заглаживает ногтем.
Он замечает ее взгляд и кладет портсигар на стол.
— Я тогда не думала, каково это быть — получателем такой телеграммы, а не отправителем. Не задумывалась над этим. А тут вдруг вспомнилось.
— Много воды утекло с тех пор, — Рэндалл сбивает пепел в первую попавшуюся чашку. Кажется, с его собственным недопитым кофе.
Ликс смотрит на него своим особенным взглядом, который он никогда не мог прочесть.
— Да, пожалуй, ты прав.
В комнате повисает усталое молчание, и Рэндаллу кажется, что, несмотря на суету, гудение аппаратуры и бормотанье множества голосов, слившихся в жужжащий гул, в комнате необычайно тихо.
— Выглядишь ужасно, — наконец говорит Ликс, когда сигарета догорает до половины.
— В последнее время… — Рэндалл откашливается и мысленно проклинает не вовремя севший голос. — В последнее время редко удавалось выспаться.
— Сейчас остается только ждать новостей, можешь поехать домой или вздремнуть в кабинете.
Дома, хочет сказать Рэндалл, скопилось слишком много пыли, чтобы ее убрать, потому что страшен не порядок, а страшно то, что он не сможет остановиться, вычищая грязь из щелей между паркетом, в пятый раз перемывая всю посуду и перекладывая книги то в алфавитном, то в тематическом порядке. В кабинете, хочет признаться он, ему все еще чудятся призраки недавнего хаоса, и в воздухе витает взвесь отчаяния и безоговорочного падения «может быть» в «уже не будет».
Вместо всего этого Рэндалл выбрасывает давно погасшую сигарету в кружку с пеплом. Он вытаскивает из кармана брюк зажигалку.
Вместо всех нужных и откровенных слов Рэндалл говорит то, что беспокоит его сильнее всего:
— В кабинете слоны стоят не на месте.
По лицу Ликс он знает, что она хочет налить себе еще виски, прикурить, закатить глаза и раздраженно вздохнуть, уйти бесшумно, потому что Ликс Сторм никогда не носила и никогда не будет носить обувь на каблуке.
Вместо всего этого Ликс протягивает руку к портсигару и забирает у Рэндалла зажигалку. В задымленном свете комнаты кончик сигареты бледно тлеет тускло-алым.
— Начни с этого, — предлагает она.
Рэндалл смотрит на блестящий металл зажима. Сигареты ровно лежат одна к другой, пружина четко делит их пополам. Правая ее соседка держит восемь сбившихся сигарет с несимметричным промежутком между пятой и седьмой. Внизу собралась табачная пыль. Две половинки футляра словно делят мир на «до» и «после».
Ликс пила виски до их встречи, наверняка пила после их расставания, да и теперь она, сделав еще одну затяжку, запивает дым большим глотком янтарного «сейчас».
Две половинки футляра чего-то ждут.
Портсигар решительно закрывается с негромким щелчком.
***
В первый понедельник марта Бел влетает в офис с сияющей улыбкой на лице. Шарф повязан криво, волосы непривычно распущены.
— Дорогая, — восклицает Ликс, взмахнув в приветствии рукой с брошюрой Айзека. — Ты явно хочешь порадовать нас хорошими новостями.
— Фредди выписывают через пару недель, — на выдохе говорит запыхавшаяся Бел. — Врачи говорят, что он полностью поправится.
От улыбки Бел Роули словно раньше времени распускаются почки на ветках деревьев за окном. Она поспешно идет в свой кабинет, по дороге стягивая с плеч пальто. Возвращается она в очках, уверенно выстукивая каблуками деловитый ритм. Строгий вид смягчает только плохо скрываемая счастливая улыбка и блестящие глаза.
— Вы как хотите, — Ликс наливает свой первый стакан. — Но за это надо выпить.
Журналисты поддерживают ее одобрительным хмыканьем и звоном первой попавшейся под руку посуды.
Бел со смехом протягивает большую кружку. Гектор спешно допивает чай. Ликс наливает Айзеку щедрую порцию и поворачивается.
Чашка Рэндалла с отчетливым звуком стучит по блюдцу. Он колеблется, переводя взгляд со своей чашки на бутылку в руках Ликс, прежде чем протянуть руку.
Ликс наливает виски в едва тронутый кофе. Рэндалл никогда не нарушал свой обет трезвости: ни когда он узнал, что восемнадцатилетняя студентка Парижской консерватории Софи Мальфранд не его дочь, ни когда узнал, что его дочь погибла при воздушном налете, не дожив пары недель до своего трехлетия.
Рэндалл сдержанно улыбается и чокается с Роули. Наверное, он просто не хотел портить ей триумф, счастливый конец тревожных и полных беспомощных рыданий дней.
Ликс в глубине души всегда надеялась, что ее дочь будет похожа на Бел. Ее дочь будет похожа на Бел Роули и не станет повторять ошибок своей матери.
Ликс мотает головой и опрокидывает стопку односолодового.
— Я рад, что с мистером Лайоном все будет в порядке, — Рэндалл отставляет чашку в сторону. — Однако у меня есть пара замечаний мистеру Уэнгроу по поводу его брошюры про Ноттинг-Хилл…
Собрание пролетает незаметно. Бел не может усидеть на месте, и ее брызжущая и искрящая жизнерадостность передаются остальным. Ликс чувствует большое облегчение, чувствует, что скоро все вернется на круги своя.
Зарывшись в присланные фотографии в своем кабинете, Ликс выкуривает всю оставшуюся со вчерашнего дня пачку, выпивает еще стакан виски и съедает принесенный Сисси сэндвич. Революция на Кубе не обещает ничего хорошего. Революция на Кубе напоминает Ликс Испанию.
Она вздыхает. Два стакана за утро, закушенные сэндвичем, начинают выветриваться. Ликс не пьянеет с виски вот уже много лет, но и совсем трезвой оставаться не любит. Она предпочитает полупьяное, туманное состояние: когда мир кажется застывшим в относительном равновесии и не стремится укатиться с чаши весов в никуда, но и пальцы все еще могу попадать по клавишам пишущей машинки.
На столе, под бумагами, Ликс натыкается на тонкий коричневый конверт. Конверт идеально гладкий, и при неосторожном движении из него высыпаются свидетельство и отчет о гибели семьи Мальфрандов.
Сегодня Ликс еще не готова плакать по тому, чего уже не будет.
А жжение в глазах — не слезы, а просто недостаток сна. И виски. И новой пачки сигарет.
— Ликс, — в дверном проеме появляется точеная синяя тень.
— Заходи, — она трет лицо руками и надевает очки.
— У тебя сигареты есть? — Бел садится на стул.
— Не поверишь, но я сама задаюсь тем же вопросом, дорогая, — Ликс стучит по столу пустой пачкой.
Роули рассеяно закусывает губу. Ликс качает головой и откидывается на спинку стула.
— Дорогая, все закончилось. Не о чем уже беспокоиться.
— Фредди хочет преследовать Чиленти, — признается Бел. — Хочет преследовать эту историю, отыскать заведения, подобные «Эль Паради»…
— Мистер Браун не даст зеленый свет этой истории, — Ликс качает головой. Она благоразумно оставляет «это слишком опасно» невысказанным.
— Тот эфир вызвал огромный резонанс, — резко отвечает Бел. — Я согласна с Фредди.
— Могут пострадать люди, — возражает Ликс.
— С каких это пор ты против свободы слова на Часе?
С тех пор, как я узнала, что у меня умерла дочь, а Фредди очутился избитым до полусмерти на лужайке около Лайм Гроува, думает Ликс. Вот с этих пор я против того, чтобы видеть тебя на коленях в мокрой от красного траве.
— С тех пор, как из-за новостей погибают журналисты, — Ликс сминает пачку ладонью. Острые края картона впиваются в кожу. — Дорогая, я не припомню, чтобы такое раньше случалось, и чтобы такое допускали. Мистер Браун — не исключение.
Бел поджимает губы в тонкую линию. Казалось, пару месяцев назад она готова была удариться в слезы от вины за смерть танцовщицы.
— Лучше скажи мне, как там Фредди, — Ликс откладывает смятый комок в сторону.
Роули неловко улыбается. В комнате сразу начинает пахнуть неуверенностью и поступью на нетвердой земле.
— Он чувствует себя хорошо. Он, ну…
— А вы? — Ликс улыбается. Бел пришла вовсе не за сигаретами и уж точно не делиться планами о дальнейшей судьбе «Эль Паради». Отчаянно не хватает сигарет.
— А мы...
— Милая, он женился и понял, что поступил невероятно глупо, потому что, наверное, перепутал, на ком он хочет жениться. Мне кажется, что этого достаточно, — Ликс улыбается и треплет ее по руке. — Наберись немного смелости, Бел.
— Смелости, — повторяет. — А что нам делать?
Ликс опускает глаза и смотрит на свидетельство о рождении. И втайне хочет быть такой же юной, влюбленной и растерянной, отмотать пленку времени на двадцать лет назад и вернуть потерянные годы.
Она отвечает:
— Пишите письма.
***
— Мисс Сторм? — в коридоре Ликс сталкивается с Сисси.
— Да, Сисси. Дорогая, в пишущей машинке закончилась бумага, я нигде не могу ее найти… — за дверью раздается приглушенный, но все равно отчетливый стук.
— Что происходит? — Ликс поднимает руку, чтобы постучать, но голос Сисси останавливает ее на полпути:
— Мистер Браун просил его не беспокоить…
Глухие звуки неравномерны, более громкие сменяются тихими и неясными. Что-то падает с регулярной частотой. Изредка стук сопровождается шелестом бумаг.
— Это очень важно, Сисси, займись, пожалуйста, бумагой, — Ликс кривовато улыбается Купер и быстро закрывает дверь за собой.
— Рэндалл?
Книжные шкафы открыты. Рэндалл методично берет полки книгу, зацепив пальцем за корешок, и так же методично роняет ее на пол.
Англо-испанский словарь падает с пыльным звуком. Рэндалл перешагивает том и открывает очередной шкаф.
Ликс оглядывается по сторонам. Фотографии валяются на полу и на столе, документы и бумаги неаккуратными белыми островами выделяются среди коврового океана. Скалистыми материками валяются книги.
Она сначала замирает, а потом понимание прошивает холодом по позвоночнику. Или это был сквозняк, тянущий из открытого окна.
Ликс никогда не видела ничего подобного. Это не Рэндалл, который сметает все вокруг себя с рыданиями без слез, это не Рэндалл, который выравнивает каждую бумажку и каждую булавку, задвигает стулья и по сто раз на дню перевязывает галстук.
Это Рэндалл Браун, который наводит порядок.
В Испании Ликс ждала его в кафе с завтраком. Рэндалл приходил через час, в свежей рубашке, с вычищенной камерой и двумя новыми рулончиками пленок. Ночью комната в отеле встречала их чистотой, заправленной кроватью и сложенной одеждой. Порой мебель стояла не на своих местах, или книги оказывались на другой тумбочке. Но ночью ей было не до разглядывания элементов интерьера.
В Испании Ликс не понимала разницы между «чисто» и «слишком».
Сейчас Ликс думает, если ей казалось, что в кабинете убирались не раз, значит ли это, что Рэндалл все время убирается так.
Она бросает взгляд на стол. На него высыпали ворох фотографий, один из слонов валяется в углу кабинета, другой, завалившись на бок, балансирует на краю стола. Ликс ставит его на место, подбирает слона с пола и поворачивается к Брауну.
— Рэндалл, — зовет его она. Слон присоединяется к своему близнецу.
Рэндал вытаскивает «Психопатологию обыденной жизни» Фрейда. Том приземляется рядом с «Толкованием сновидений».
— Рэндалл, посмотри на меня.
Он опускает взгляд и хрустит суставами пальцев. Хруст звенит новым звуком в размеренной моногамии тяжелых стуков.
Ликс подходит к Рэндаллу и осторожно кладет руку ему на плечо.
— Летом сорокового я был в Сомали, — сообщает ей Рэндалл. — После войны я вернулся в Париж.
Он медленно тянется к очередному корешку.
— Я вернулся в Париж, а она уже была мертва.
Ликс не сводит с него глаз. От нечастого моргания выступают слезы.
— Я хотел поступить как порядочный человек, — Рэндалл дюйм за дюймом вытаскивает книгу. — Я бы вернулся.
— Сейчас я знаю, — мягко говорит Ликс. — Давай уберем книги на место.
Она знала это и тогда, но принять ей мешала гордость, амбиции, страх потерять независимость и осесть на месте, боязнь в кого-то по-настоящему влюбиться, неверие в вечность.
Ликс прожила одинокую жизнь чтобы понять, что с Рэндаллом ничего такого бы не произошло, потому что у них все было по-другому.
И она никогда не признается себе в том, что где-то, очень глубоко внутри души, она хотела, чтобы Испания длилась вечно.
Толстый справочник падает очень долго.
Он переводит взгляд на полку выше. Стройным рядом стоят тома Британники. Выглядят они угрожающе. Рэндалл стучит пальцем по краю полки. Рука Ликс с плеча перемещается на запястье. Теплой тяжестью тянет вниз.
Рэндалл подходит к письменному столу и начинает перебирать фотографии. Ликс идет за ним.
— А, — она с неуверенным смешком берет старую фотокарточку. — Гранада, да?
Рэндалл долго вглядывается в фотографию. На ней два счастливых человека не смотрят в объектив.
— Да, — коротко отвечает он и протягивает раскрытую ладонь. — Позволишь?
Фотография ложится в отдельную стопку и отправляется в ящик стола вместе с остальными.
— Почему ты их всех сохранил?
— Я... — Он сбивается, и Ликс улыбается. Двадцать лет назад он бы залился румянцем. — Так получилось.
Ликс вспоминает, как пыталась сжечь испанские фотографии на газовой плите. Фотобумага долго горела едким дымом, и он, смешиваясь с сигаретным, полностью вытеснил кислород из воздуха. Ликс сожгла одну, а потом собрала все оставшиеся в бумажный конверт и поставила перед собой цель их потерять.
Сложив фотографии, Рэндалл начинает складывать вещи на столе. Он, который начинает нервничать от криво лежащего карандаша, казалось, совершенно не обращает внимания на то, что в кабинете царит хаос.
Может, думает Ликс, это какой-то особенный, упорядоченный беспорядок Рэндалла.
— Тебе помочь? — тихо спрашивает она. Лучше быть частью хаоса Рэндалла, чем позволить ему убираться в одиночестве.
Он подбирает документы с пола.
Может, думает Ликс, среди развороченных шкафов и рассыпанных бумаг легче не замечать детали, которые сводят Рэндалла с ума.
Он некоторое время молчит, перебирая бумаги, щурясь.
— Я закрою окно, — говорит Ликс.
Рэндалл раскладывает бумаги по папкам, а затем укладывает папки в соответствующие лотки. Лотки затем выравниваются, чтобы стояли в одну линию. Между каждым лотком — дюйм свободного пространства. Документы лежат точно посередине. Рэндалл терпеливо выравнивает каждую папку. Переставляет лотки. Дважды проверяет, что папки лежат под прямым углом.
Таким образом, в шкафах одна за другой исчезают книги. Рэндалл стирает несуществующую пыль с полок и так же вытирает пыль с форзацев. Ликс молча подает каждый том с пола.
Когда Рэндалл три раза проверил, что на стеклах шкафов нет следов, он поворачивается к слонам на столе. Пару раз его пальцы дергаются, чтобы поправить их положение, но каждый раз он останавливается. Он достает портсигар и предлагает Ликс сигарету.
— Ты закончил? — тихо спрашивает она.
Рэндалл отворачивается. Ликс хватает его за рукав пиджака и заставляет повернуться.
— Слоны, — хрипло отвечает он. — Слоны стояли не так, я решил…
— Ш-ш-ш, — Ликс ищет пепельницу и сбивает туда столбик пепла. — Я понимаю.
Ликс никогда не поймет, какое значение имеют разбросанные книги, лотки с документами или фотографии на столе. Но спустя двадцать лет, она понимает, что это для него необходимо.
— Ох, Рэндалл… — голос срывается. На ковер сыплется сигаретный пепел. Носок туфли Ликс смазывает кучку в серое мутное пятно. На пятно падает соленая капля, и пятно превращается в лужицу.
Он забирает окурок из пальцев, не глядя кладет в пепельницу и усаживает ее в кресло.
— Ш-ш-ш, — шепчет он, усаживаясь рядом. Шелестят принесенные Сисси бумаги. — Спокойно. Извини. Извини.
Холодные ладони медленно начинают согреваться. Жесткая ткань пиджака задевает рукав шелковой блузки. В неподвижном воздухе слышны прерывистые вздохи, и как чьи-то губы выдыхают невысказанное многозначительным молчанием в кудрявые волосы.
— Мисс Сторм, — много вечностей спустя доносится голос Сисси. Звонкий стук в дверь. — Вам пришла телеграмма. Говорят, это срочно, мисс Сторм!
Спустя несколько вздохов Ликс выдыхает и неохотно встает с кресла. Рэндалл встает вслед за ней и подходит к столу. Спина напряжена, пальцы нервно барабанят по столешнице. Рэндалл будто бы задумчиво поглаживает спинку слона.
— Рэндалл…
— Тебя ждут, — поглаживания становятся рваными и дрожащими. — Я… мне нужно побыть одному.
Он стоит вполоборота и Ликс видит, как он наклоняет голову и подносит ладонь к лицу.
Если он снимет очки, думает Ликс, ничто на свете не заставят меня уйти.
Рэндалл никогда не снимает их ни перед кем, кроме нее. На языке жестов Рэндалла Брауна это значит: «Останься и иди ко мне».
— Новости ждут, — говорит Рэндалл, словно для Ликс новости все еще важнее кого-либо.
Он трет глаза, забираясь под стекла и устало жмурится.
Ликс прикрывает дверь за собой. Она слышит, как ножки слонов елозят по столу.
***
— Нет, — чашка звонко и четко ставит точку в разговоре, звякнув о блюдце.
— Мы просто предадим дело о Чиленти огласке! — Лайон с раздражением сбивает пепел в пепельницу. — Расспросим полицию, возьмем интервью… Сколько еще таких заведений разбросано по Лондону? А по всей стране?
— Я уверен, что вы досконально изучили всю доступную информацию, мистер Лайон, — Рэндалл ставит чашку в сторону. — Однако ответ все еще нет.
— Я согласна с Фредди, — резко говорит Роули. — Это настоящее лицемерие — история Чиленти еще не закончена. Ему еще предстоит суд.
— Мисс Роули, как вы помните, мы — новостная программа. Мы не освещаем суды над владельцами борделей. Что еще?
— Если верить моему источнику, двадцать седьмого числа маршал Булганин подаст в отставку. Будет объявлен первый секретарь СССР, — Ликс передает лист с телеграммой Брауну.
— Двадцать первого открылся первый планетарий в Британии, а двадцать четвертого начались работы над первой трассой, — докладывает Айзек. — Расовые беспорядки распространились не только за пределы Ноттинг-Хилла.
— Необязательно включать историю Чиленти в ближайшее время, понадобится пара месяцев на расследование, — перебивает Фредди.
Рэндалл возвращает телеграмму Ликс.
— Я отказываюсь пускать слот об «Эль Паради» в нашу программу. Теперь этим занимается полиция.
— Полиция ничего не докажет.
— Значит, это уже проблема министерства внутренних дел, им следует увеличить раскрываемость преступлений, мистер Лайон. Мы делаем новости, а не играем в детективов. Спасибо господа, на сегодня все, — Рэндалл коротко кивает и забирает с собой кофе.
— Мистер Браун? Будьте добры, зайдите ко мне в кабинет, — зовет его Ликс и следует за ним.
Он видит краем глаза, как мисс Роули и Лайон обмениваются яростными и решительными взглядами.
— Рэндалл, они же будут преследовать этого Чиленти, пустишь ты это в выпуск или нет, — говорит Ликс, когда он закрывает за собой дверь. — Это же Фредди. А если и Бел с ним заодно, их не сможет остановить и война на улицах.
— Тогда я просто их отстраню, — Рэндалл делает глоток кофе. — Я не могу терять журналистов из-за прихоти дать преступнику максимальный срок.
— Ты знаешь, что Чиленти сделал с Фредди.
— Вот именно поэтому я не хочу преследовать эту историю, — он ставит чашку на блюдце. — Я не ты, Ликс. Я отвечаю за мистера Лайона и мисс Роули. Я не хочу звонить в полицию, если мисс Роули однажды не появится на работе.
Рэндалл молчит и украдкой цепляет одинокую скрепку со стола кончиками пальцев.
— Ты со мной согласна.
— Да, — признается Ликс. — Просто я не знаю, как убедить в этом Бел.
— Буду тебе очень благодарен, если ты сделаешь что-нибудь по этому поводу, — Рэндалл наконец решается переложить скрепку в лоточек вместе с канцелярскими принадлежностями. Скрепки и булавки издают неприятное металлическое шуршание. — В общем… я пойд…
— Я не стану тебе звонить, когда пойду на мюзикл, — говорит Ликс.
Рэндалл заканчивает возиться со скрепками и переходит на карандаши и ручки.
— В театре Лирик показывают Вальмута. Я думаю пойти на следующей неделе.
— Я рад за тебя.
Он натыкается на фотографии. Он складывает их в стопку.
— Я их очень хотела потерять, — произносит Ликс, заметив, как Рэндалл останавливает взгляд на одной из них.
— Почему не потеряла? — Рэндалл ставит стопку под прямым углом.
Ликс не хочет говорить «потому что не смогла». Рэндалл не уверен, что хочет слышать эти слова.
— Так получилось.
— Мне прислали телеграмму из Парижа, — медленно говорит он, кладя последнюю ручку в лоток. — Глава новостей не справляется.
— А ты соскучился по круассанам, — Ликс улыбается.
— Вообще-то, я уже привык к тостам.
Ликс всегда была такой. Ей быстро надоедает ходить вокруг да около.
— Ты возвращаешься?
— Нет, — Рэндалл поправляет стопку снимков. Лоток перемещается к краю стола. Лязг действует отрезвляюще. — Я еще не решил.
— Без Софии тебя здесь ничего не держит, — Ликс выдыхает плотный серый дым.
— Ты же знаешь…
— Не знаю.
— Ликс.
— Это твое дело, — она дергает за цепочку на шее и фальшиво улыбается. — Делай так, как считаешь нужным.
— Почему ты не хочешь мне звонить? — тихо спрашивает Рэндалл, так тихо, что звук почти смешивается с сигаретным дымом.
Фальшь оборачивается в болезненную, голую искренность.
— Я подумала, зачем мне тебе звонить и рассказывать о своих впечатлениях, если ты посмотрл перекладывает сигарету в другое отделение — по девять с каждой стороны.
— Ничего, дорогая, совершенно ничего. Все будет хорошо, не волнуйся.
— Нет, действительно, что не так с Лаки Страйк?
— Если говорить словами мисс Сторм, как старомодно, мисс Роули, — он нерешительно вытаскивает еще одну для себя.
— О, я не могу больше! — Роули дрожащими пальцами тушит сигарету и, дробно стуча каблуками, уходит с крыльца. Сигарету она больше сжевала, чем выкурила. На кончике виден мазок помады.
— Так Лаки Страйк, значит, — Ликс не идет следом, ее сигарета тлеет, выкуренная на треть.
— Да, — коротко отвечает Рэндалл. — Все еще Лаки Страйк.
Наверное, думает он, она думает о том же. О том, что раньше пачка Лаки Страйка была темно-зеленой, что почти никто из женщин их не курил, кроме, конечно же, Ликс. Потому что когда Ликс делала что-нибудь не вопреки.
Для всех белая пачка Лаки Страйка ассоциируется с войной, для Рэндалла смена цвета на пачке означает последнюю фотографию Ликс Сторм на пленке его фотоаппарата пятью годами ранее. Потому что он им больше никогда не пользовался.
— Ты верен своим привычкам, — Ликс улыбается краешком губ и тушит сигарету.
Полупрофиль, пойманный очень ранним утром, весь из мягких теней и плавных линий. На треть заполненный стакан и сигарета в пальцах. На следующий день, весной тридцать седьмого, Рэндалл уедет из Испании. В тридцать восьмом у них родится дочь.
— Слишком стар для перемен: мы завтра можем умереть, — Рэндал затягивается и считает про себя: раз, два.
На три он выдыхает.
— Некоторые могут даже не ждать завтра, — лицо Ликс мрачнеет, и она, спохватившись, торопится вслед за Роули.
Когда Рэндалл очнется в сороковом, на передовой в Сомали, у Лаки Страйка будет кипенно-белая пачка. Пустая пленка в фотоаппарате. Мертвая дочь.
Он молча докуривает сигарету и достает еще одну, поправляя нетронутые в портсигаре — восемь с каждой стороны, пружина плотно прижимает одну к другой.
Когда он возвращается в приемную, про Лайона по-прежнему никаких новостей, и Рэндалл принимается мерять шагами комнату, восемь шагов, шестнадцать туда и обратно.
Он думает, что когда этот день закончится, он вернется домой и напьется впервые за долгое время. Наутро Рэндалл вернется в кабинет и сложит разбросанные бумаги, и, кажется, слоны на краю стола стоят не на своем месте. А может, и вовсе лежат на ковре.
Ликс беспрестанно гладит Роули по спине, монотонное движение ладони по красной ткани. Рэндалл прекращает счет шагов, садится в кресло и не отрывает взгляда от ее руки.
Никто не переставлял кнопки на доске, брошюры лежат там же, где их оставил Рэндалл, и все же кажется, что вещи лежат не на своих местах.
Спустя много долгих минут, врачи объявляют, что мистер Лайон пришел в себя.
— Бел, ты не можешь остаться, — уговаривает ее Ликс.
Рэндалл ее уводит, и говорит Роули, чтобы она не приходила на работу.
В такси Ликс молчит и так же молча выходит. Он просит таксиста подождать несколько минут, пока в окнах не зажжется желтый свет. Ему не нужно гадать, чем сейчас займется Ликс Сторм, потому что он знает ее слишком хорошо.
Он смотрит в пустое окно до самого конца, пока такси не сворачивает за поворот.
***
Спустя неделю Час выходит в девять вечера по расписанию. Бел раздает указания из госпиталя, Рэндалл лично проводит отсчет, от шестнадцати сигарет в его портсигаре не остается и следа: Гектор в перерыве между сюжетами пьет виски, а Рэндалл слишком устал, чтобы возражать. Сама Ликс шипит сквозь окно на то, что Гектор опять урезал ее текст, и что она кастрирует его, Гектора, сразу же после окончания программы, и ей не будет совестно перед Марни.
Рэндалл качает головой и просит Сисси принести ему еще кофе.
Когда она уходит, Ликс поджигает ему сигарету. Рэндалл благодарно кивает головой и выпускает дым.
— Ты никогда так много не курил, — замечает она. Все в редакции дымили как паровоз, но Рэндалла с сигаретой можно было встретить очень редко.
— Никогда еще мне не приходилось давать зеленый свет программе без продюсера и журналиста, — отвечает он, не переставая напряженно наблюдать за Гектором.
Они так и стоят, плечом к плечу — за стеклом Гектор начинает говорить о новом витке Кубинской революции и об открытии второго восточного фронта в Сьерра-де-Кристаль.
— Тебе нужно поспать, Рэндалл, — тихо говорит Ликс. Мешки под глазами стали отчетливее, вместо щек залегли глубокие серые тени. — Ты же почти поселился в кабинете.
Через некоторое время, он отвечает:
— То же самое я могу сказать о тебе.
Ликс отстраняется, когда входит Сисси с кофе.
Программа заканчивается, и все с облегченным вздохом спускаются вниз. Ликс прекрасно видит, как Рэндалл делает глоток кофе, а дно чашки постукивает о блюдце.
— Молодец, — шепчет она едва слышно. — А теперь — иди домой.
Она не ожидает, что Рэндалл ее послушает, но сказать это стоит.
Ночью в студии пусто, и только в его кабинете горит свет. Ликс молча ставит книгу обратно на полку — его любимый Оруэлл, эссе. На столе Рэндалла почему-то вдвое больше бумаг, и некоторые листки валяются на полу.
— Я вернула книгу, — говорит Ликс.
— Да, спасибо, — Рэндалл аккуратно складывает бумаги в стопку. В его движениях нет ничего маниакального или нервозного — под пальцами умиротворяюще шелестит бумага, ложится на стол под прямым углом.
У Ликс сложилось впечатление, что Рэндалл наводит порядок в кабинете не в первый раз с прошлой недели. Она бы могла сказать, что нет, Рэндалл, от твоего погрома не осталось ни следа, и нет ни пылинки, и, господи… перестань перекладывать бумажки с места на место. Рэндалл не обращает на нее никакого внимания, и с бумаг переходит на те проклятые скрепки. Ликс помнит, что он ими почти не пользовался, и она всегда думала, что они у него лежат на столе, только чтобы ему было что перекладывать.
— Недавно я ходил в кино, — в вязкой, желтоватой от света лампы темноте голос Рэндалла звучит немного резко.
— Кино?
— Я знаю, ты не любишь кино… — Рэндалл на мгновение опускает руки и сжимает их в кулаки, опираясь о столешницу. — Там были Кэри Грант и Софи Лорен. Испания, 1810 год, борьба партизан против наполеоновской армии1.
— Я не сильна в истории, — очень давно, наверное, в том же девятнадцатом веке, Рэндалл отбирал у Ликс стакан с виски и долгими шумными и громкими ночами пересказывал ей учебник по истории. Может, он читал книги, но с его слов все казалось учебником.
— Странно, что в кино пытаются переснять войну или пытаются сыграть так, будто там война, — Рэндалл как в замедленной съемке поворачивается к ней и поправляет галстук. Он так и не научился нормально его завязывать, или его жена, бывшая или нет, его этому не научила. Рэндалл всегда завязывал галстук слишком туго и на слишком маленький узел.
— Надеюсь, тебе понравилось, — Ликс нервно улыбается и хочет уйти, но почему-то у ног появляется совсем другое мнение по этому поводу. Ноги отказываются уходить.
— К середине фильма я осознал, что не понимаю ни слова по-испански.
— Твой испанский всегда был… не таким хорошим, как французский, — она не понимает, зачем продолжает отвечать, а не прощается и уходит.
С Рэндаллом всегда было так. За двадцать лет Рэндалл совершенно не изменился, и это было больнее всего.
— Ты хорошо говоришь по-испански, — Рэндалл опускает глаза. — И, кажется, не любишь кино.
— Не люблю.
— Темно и такое ощущение, что кто-то подкрадывается из темноты.
— Да, — Ликс подозрительно щурится.
— Ты мне сказала как-то, — практически оправдывается Рэндалл, и Ликс почти видит того молодого журналиста, взъерошенного и совершенно безнадежного в соблазнении или даже простом флирте.
Безнадежного, совершенно не обаятельного и восхитительного, потому что когда-то Ликс влюбилась в него как кошка — медленно и недоверчиво, но очень надолго.
— Нечего скрывать, я не люблю кино, — Ликс передергивает плечами. — Ленты о ядерной гонке привлекают меня гораздо больше.
— Ты всегда любила новости больше всего, — Рэндалл, даже если бы постарался, не мог звучать обвинительно или горько. Слова были как констатация факта, как цитата, выдернутая из учебника.
— У каждого журналиста свои приоритеты, Рэндалл.
— Конечно, — он вернулся к своим скрепкам. — Новости для журналиста всегда… всегда важнее, чем любой другой.
***
— Все будет хорошо, дорогая, — Ликс наливает Роули щедрую порцию виски. — Мы справимся.
В Лайм Гроуве ночь и девятнадцать часов до выхода в эфир. В студии кипит работа, Айзек бесшумно шевелит губами, уча слова, грохочет перетаскиваемый инвентарь, скатываются в тугие рулоны карты, раскатываются новые, кружки кофе неровной горкой скапливаются в углу. Из стаканов виски остовами утонувших мачт торчат окурки сигарет. Все как обычно.
Кроме того, что в команде не хватает журналиста и еще одного ведущего.
— Мы укладываемся по времени, мисс Роули, — мягко, насколько возможно, говорит Рэндалл. Тут же чувствует себя неловко: с каких это пор он начал утешать своих сотрудников? Наверное, с тех пор, когда начал следить за тем, чтобы они не засиживались в кабинете допоздна.
— Ликс, что с Кубой?
— Все еще жду новостей со второго восточного фронта, — говорит Ликс, недовольно хмурясь. — Если информация не дойдет к эфиру, Гектору придется обойтись без этого. Они обещали прислать телеграмму, но ее все еще нет.
— У нас пятнадцатиминутный слот про Кубинскую революцию, — Роули нервно — А как же твой источник из «Эль кубано либре»?
— Не отвечает на звонки. Сейчас там самая гуща событий, он в самом эпицентре. Ему не до звонков.
— Айзек подготовил материал о беспорядках на расовой почве в Ноттинг-Хилле, мисс Роули.
— У нас еще двадцать часов: если сдвинем Кубу в самый конец, а Ноттинг-Хилл в начало, то будет шанс, что твой источник выйдет на связь, или таки дойдет телеграмма.
— Восемнадцать с половиной, — быстро поправляет Рэндалл, бросив косой взгляд на наручные часы.
Роули залпом выпивает виски и со стуком ставит стакан на стол. Выглядит она ужасно — обычно остро выточенный силуэт словно затерся и потускнел, ссутулился, даже ткань привычного синего платья поблекла, как поблекла сама Роули — из прически выбиваются волоски, и тушь немного осыпалась на щеки.
Никто не смеет указать на ее неаккуратность — всем известно, что это не из-за небрежности, а из-за усталости до дрожи в пальцах и катастрофической нехватки времени. Роули разрывается между своей программой и попыткой провести все дозволенные часы в госпитале рядом с Лайоном. Рэндалл даже восхищается ее отказом выбирать между работой и тем, что важно. Сам он этому не научился до сих пор.
Роули закусывает губу и отбивает ногтями нервный ритм.
— Ликс, а что если…
Она не договаривает. Ликс и не нужно слышать конец предложения.
— Телеграмма не может идти восемнадцать часов, Бел. Я знаю свой источник. Он ответственный человек и сделает все возможное, чтобы отправить телеграмму.
Рэндалл протягивает раскрытый портсигар. Роули отказывается, качает головой и уходит вниз, что-то невнятно бормоча. Кажется, карты снова перепутали или повесили не туда. Ликс вытягивает сигарету из середины. Их пальцы сталкиваются, когда Рэндалл хочет сдвинуть сигареты в сторону.
Их первое прикосновение с тех пор, как его кабинет на ее глазах превратился в хаос разлетевшихся и смятых обрывков бумаг.
Второе происходит мгновением позже, когда Рэндалл чувствует сухие пальцы у подбородка, уголка рта, сигарету, вложенную между губами. Щелчок зажигалки и табачный дым.
Молча, не произнеся ни звука.
— Помнишь поезд в Мадрид? — тихо спрашивает она.
— Конечно помню. Кажется, я опоздал, — Рэндалл машинально перекладывает сигарету в другое отделение — чтобы их было поровну с каждой стороны.
Ликс молчит. Наблюдает, как Рэндалл снова и снова перекладывает сигареты, сдвигая по одной. Зажим оставляет на папиросной бумаге след, который он заглаживает ногтем.
Он замечает ее взгляд и кладет портсигар на стол.
— Я тогда не думала, каково это быть — получателем такой телеграммы, а не отправителем. Не задумывалась над этим. А тут вдруг вспомнилось.
— Много воды утекло с тех пор, — Рэндалл сбивает пепел в первую попавшуюся чашку. Кажется, с его собственным недопитым кофе.
Ликс смотрит на него своим особенным взглядом, который он никогда не мог прочесть.
— Да, пожалуй, ты прав.
В комнате повисает усталое молчание, и Рэндаллу кажется, что, несмотря на суету, гудение аппаратуры и бормотанье множества голосов, слившихся в жужжащий гул, в комнате необычайно тихо.
— Выглядишь ужасно, — наконец говорит Ликс, когда сигарета догорает до половины.
— В последнее время… — Рэндалл откашливается и мысленно проклинает не вовремя севший голос. — В последнее время редко удавалось выспаться.
— Сейчас остается только ждать новостей, можешь поехать домой или вздремнуть в кабинете.
Дома, хочет сказать Рэндалл, скопилось слишком много пыли, чтобы ее убрать, потому что страшен не порядок, а страшно то, что он не сможет остановиться, вычищая грязь из щелей между паркетом, в пятый раз перемывая всю посуду и перекладывая книги то в алфавитном, то в тематическом порядке. В кабинете, хочет признаться он, ему все еще чудятся призраки недавнего хаоса, и в воздухе витает взвесь отчаяния и безоговорочного падения «может быть» в «уже не будет».
Вместо всего этого Рэндалл выбрасывает давно погасшую сигарету в кружку с пеплом. Он вытаскивает из кармана брюк зажигалку.
Вместо всех нужных и откровенных слов Рэндалл говорит то, что беспокоит его сильнее всего:
— В кабинете слоны стоят не на месте.
По лицу Ликс он знает, что она хочет налить себе еще виски, прикурить, закатить глаза и раздраженно вздохнуть, уйти бесшумно, потому что Ликс Сторм никогда не носила и никогда не будет носить обувь на каблуке.
Вместо всего этого Ликс протягивает руку к портсигару и забирает у Рэндалла зажигалку. В задымленном свете комнаты кончик сигареты бледно тлеет тускло-алым.
— Начни с этого, — предлагает она.
Рэндалл смотрит на блестящий металл зажима. Сигареты ровно лежат одна к другой, пружина четко делит их пополам. Правая ее соседка держит восемь сбившихся сигарет с несимметричным промежутком между пятой и седьмой. Внизу собралась табачная пыль. Две половинки футляра словно делят мир на «до» и «после».
Ликс пила виски до их встречи, наверняка пила после их расставания, да и теперь она, сделав еще одну затяжку, запивает дым большим глотком янтарного «сейчас».
Две половинки футляра чего-то ждут.
Портсигар решительно закрывается с негромким щелчком.
***
В первый понедельник марта Бел влетает в офис с сияющей улыбкой на лице. Шарф повязан криво, волосы непривычно распущены.
— Дорогая, — восклицает Ликс, взмахнув в приветствии рукой с брошюрой Айзека. — Ты явно хочешь порадовать нас хорошими новостями.
— Фредди выписывают через пару недель, — на выдохе говорит запыхавшаяся Бел. — Врачи говорят, что он полностью поправится.
От улыбки Бел Роули словно раньше времени распускаются почки на ветках деревьев за окном. Она поспешно идет в свой кабинет, по дороге стягивая с плеч пальто. Возвращается она в очках, уверенно выстукивая каблуками деловитый ритм. Строгий вид смягчает только плохо скрываемая счастливая улыбка и блестящие глаза.
— Вы как хотите, — Ликс наливает свой первый стакан. — Но за это надо выпить.
Журналисты поддерживают ее одобрительным хмыканьем и звоном первой попавшейся под руку посуды.
Бел со смехом протягивает большую кружку. Гектор спешно допивает чай. Ликс наливает Айзеку щедрую порцию и пов
Автор: Безумная Сумасшедшая
Бета: tsepesh, mild strong, medium strong, strong strong
Категория: гет
Жанр: драма, постканон
Пейринг: Рэндалл/Ликс
Рейтинг: PG-13
Размер: ~6000 слов
Отказ: Отказываюсь
Аннотация: весна 1958
читать дальше
Когда Сисси сообщает, что мисс Роули бьется в истерике над окровавленным телом Лайона у дверей Лайм Гроува, на мгновение Рэндаллу кажется, что она шутит. Только потом Ликс приходит в себя, резко говорит, что нужно вызвать скорую и, задев его плечом, устремляется вниз, к Роули.
Наконец, Рэндалл предлагает Ликс поехать с ним, потому что каким-то образом парамедики согласились пустить Роули вместе с Лайоном, наверное, чтобы только вколоть успокоительного. Ликс, поколебавшись, соглашается.
— Это просто практично, — торопится добавить Рэндалл. Практично — его любимое слово в последние месяцы, когда дело идет о Ликс.
В госпитале непростительно много пыли в приемной, и Рэндалл ходит из одного конца комнаты в другой, считая шаги про себя. Восемь шагов в длину, серая пыль, забившаяся позади плинтуса, и небрежно пришпиленные заметки на пробочных досках. Он знает, что Ликс прожигает его взглядом, когда он складывает брошюры на столике. Переставляет кнопки на доске, одна к другой, два ряда свободных кнопок в правом нижнем углу. Мисс Роули его даже не замечает, Рэндалл старается абстрагироваться от ее тонких прерывистых всхлипов.
Когда у него кончаются кнопки и брошюры, он с трудом удерживается от того, чтобы начать передвигать мебель.
— Мистер Браун, не могли бы вы угостить дам сигаретами? — напряженно произносит Ликс, вставая и увлекая мисс Роули за собой.
— Конечно, мисс Сторм, — отвечает он.
У него всегда с собой портсигар, хотя он почти не курит. Всегда заполненный, как раз на пачку сигарет.
— Лаки Страйк, надо же, — Ликс принимает зажигалку из его рук.
— Что не так с Лаки Страйк, — голос Бел как шелест бумаги, плотного картона для брошюр, хриплый и бесцветный. Ликс вкладывает зажженную сигарету меж ее бескровных губ. Рэндал перекладывает сигарету в другое отделение — по девять с каждой стороны.
— Ничего, дорогая, совершенно ничего. Все будет хорошо, не волнуйся.
— Нет, действительно, что не так с Лаки Страйк?
— Если говорить словами мисс Сторм, как старомодно, мисс Роули, — он нерешительно вытаскивает еще одну для себя.
— О, я не могу больше! — Роули дрожащими пальцами тушит сигарету и, дробно стуча каблуками, уходит с крыльца. Сигарету она больше сжевала, чем выкурила. На кончике виден мазок помады.
— Так Лаки Страйк, значит, — Ликс не идет следом, ее сигарета тлеет, выкуренная на треть.
— Да, — коротко отвечает Рэндалл. — Все еще Лаки Страйк.
Наверное, думает он, она думает о том же. О том, что раньше пачка Лаки Страйка была темно-зеленой, что почти никто из женщин их не курил, кроме, конечно же, Ликс. Потому что когда Ликс делала что-нибудь не вопреки.
Для всех белая пачка Лаки Страйка ассоциируется с войной, для Рэндалла смена цвета на пачке означает последнюю фотографию Ликс Сторм на пленке его фотоаппарата пятью годами ранее. Потому что он им больше никогда не пользовался.
— Ты верен своим привычкам, — Ликс улыбается краешком губ и тушит сигарету.
Полупрофиль, пойманный очень ранним утром, весь из мягких теней и плавных линий. На треть заполненный стакан и сигарета в пальцах. На следующий день, весной тридцать седьмого, Рэндалл уедет из Испании. В тридцать восьмом у них родится дочь.
— Слишком стар для перемен: мы завтра можем умереть, — Рэндал затягивается и считает про себя: раз, два.
На три он выдыхает.
— Некоторые могут даже не ждать завтра, — лицо Ликс мрачнеет, и она, спохватившись, торопится вслед за Роули.
Когда Рэндалл очнется в сороковом, на передовой в Сомали, у Лаки Страйка будет кипенно-белая пачка. Пустая пленка в фотоаппарате. Мертвая дочь.
Он молча докуривает сигарету и достает еще одну, поправляя нетронутые в портсигаре — восемь с каждой стороны, пружина плотно прижимает одну к другой.
Когда он возвращается в приемную, про Лайона по-прежнему никаких новостей, и Рэндалл принимается мерять шагами комнату, восемь шагов, шестнадцать туда и обратно.
Он думает, что когда этот день закончится, он вернется домой и напьется впервые за долгое время. Наутро Рэндалл вернется в кабинет и сложит разбросанные бумаги, и, кажется, слоны на краю стола стоят не на своем месте. А может, и вовсе лежат на ковре.
Ликс беспрестанно гладит Роули по спине, монотонное движение ладони по красной ткани. Рэндалл прекращает счет шагов, садится в кресло и не отрывает взгляда от ее руки.
Никто не переставлял кнопки на доске, брошюры лежат там же, где их оставил Рэндалл, и все же кажется, что вещи лежат не на своих местах.
Спустя много долгих минут, врачи объявляют, что мистер Лайон пришел в себя.
— Бел, ты не можешь остаться, — уговаривает ее Ликс.
Рэндалл ее уводит, и говорит Роули, чтобы она не приходила на работу.
В такси Ликс молчит и так же молча выходит. Он просит таксиста подождать несколько минут, пока в окнах не зажжется желтый свет. Ему не нужно гадать, чем сейчас займется Ликс Сторм, потому что он знает ее слишком хорошо.
Он смотрит в пустое окно до самого конца, пока такси не сворачивает за поворот.
***
Спустя неделю Час выходит в девять вечера по расписанию. Бел раздает указания из госпиталя, Рэндалл лично проводит отсчет, от шестнадцати сигарет в его портсигаре не остается и следа: Гектор в перерыве между сюжетами пьет виски, а Рэндалл слишком устал, чтобы возражать. Сама Ликс шипит сквозь окно на то, что Гектор опять урезал ее текст, и что она кастрирует его, Гектора, сразу же после окончания программы, и ей не будет совестно перед Марни.
Рэндалл качает головой и просит Сисси принести ему еще кофе.
Когда она уходит, Ликс поджигает ему сигарету. Рэндалл благодарно кивает головой и выпускает дым.
— Ты никогда так много не курил, — замечает она. Все в редакции дымили как паровоз, но Рэндалла с сигаретой можно было встретить очень редко.
— Никогда еще мне не приходилось давать зеленый свет программе без продюсера и журналиста, — отвечает он, не переставая напряженно наблюдать за Гектором.
Они так и стоят, плечом к плечу — за стеклом Гектор начинает говорить о новом витке Кубинской революции и об открытии второго восточного фронта в Сьерра-де-Кристаль.
— Тебе нужно поспать, Рэндалл, — тихо говорит Ликс. Мешки под глазами стали отчетливее, вместо щек залегли глубокие серые тени. — Ты же почти поселился в кабинете.
Через некоторое время, он отвечает:
— То же самое я могу сказать о тебе.
Ликс отстраняется, когда входит Сисси с кофе.
Программа заканчивается, и все с облегченным вздохом спускаются вниз. Ликс прекрасно видит, как Рэндалл делает глоток кофе, а дно чашки постукивает о блюдце.
— Молодец, — шепчет она едва слышно. — А теперь — иди домой.
Она не ожидает, что Рэндалл ее послушает, но сказать это стоит.
Ночью в студии пусто, и только в его кабинете горит свет. Ликс молча ставит книгу обратно на полку — его любимый Оруэлл, эссе. На столе Рэндалла почему-то вдвое больше бумаг, и некоторые листки валяются на полу.
— Я вернула книгу, — говорит Ликс.
— Да, спасибо, — Рэндалл аккуратно складывает бумаги в стопку. В его движениях нет ничего маниакального или нервозного — под пальцами умиротворяюще шелестит бумага, ложится на стол под прямым углом.
У Ликс сложилось впечатление, что Рэндалл наводит порядок в кабинете не в первый раз с прошлой недели. Она бы могла сказать, что нет, Рэндалл, от твоего погрома не осталось ни следа, и нет ни пылинки, и, господи… перестань перекладывать бумажки с места на место. Рэндалл не обращает на нее никакого внимания, и с бумаг переходит на те проклятые скрепки. Ликс помнит, что он ими почти не пользовался, и она всегда думала, что они у него лежат на столе, только чтобы ему было что перекладывать.
— Недавно я ходил в кино, — в вязкой, желтоватой от света лампы темноте голос Рэндалла звучит немного резко.
— Кино?
— Я знаю, ты не любишь кино… — Рэндалл на мгновение опускает руки и сжимает их в кулаки, опираясь о столешницу. — Там были Кэри Грант и Софи Лорен. Испания, 1810 год, борьба партизан против наполеоновской армии1.
— Я не сильна в истории, — очень давно, наверное, в том же девятнадцатом веке, Рэндалл отбирал у Ликс стакан с виски и долгими шумными и громкими ночами пересказывал ей учебник по истории. Может, он читал книги, но с его слов все казалось учебником.
— Странно, что в кино пытаются переснять войну или пытаются сыграть так, будто там война, — Рэндалл как в замедленной съемке поворачивается к ней и поправляет галстук. Он так и не научился нормально его завязывать, или его жена, бывшая или нет, его этому не научила. Рэндалл всегда завязывал галстук слишком туго и на слишком маленький узел.
— Надеюсь, тебе понравилось, — Ликс нервно улыбается и хочет уйти, но почему-то у ног появляется совсем другое мнение по этому поводу. Ноги отказываются уходить.
— К середине фильма я осознал, что не понимаю ни слова по-испански.
— Твой испанский всегда был… не таким хорошим, как французский, — она не понимает, зачем продолжает отвечать, а не прощается и уходит.
С Рэндаллом всегда было так. За двадцать лет Рэндалл совершенно не изменился, и это было больнее всего.
— Ты хорошо говоришь по-испански, — Рэндалл опускает глаза. — И, кажется, не любишь кино.
— Не люблю.
— Темно и такое ощущение, что кто-то подкрадывается из темноты.
— Да, — Ликс подозрительно щурится.
— Ты мне сказала как-то, — практически оправдывается Рэндалл, и Ликс почти видит того молодого журналиста, взъерошенного и совершенно безнадежного в соблазнении или даже простом флирте.
Безнадежного, совершенно не обаятельного и восхитительного, потому что когда-то Ликс влюбилась в него как кошка — медленно и недоверчиво, но очень надолго.
— Нечего скрывать, я не люблю кино, — Ликс передергивает плечами. — Ленты о ядерной гонке привлекают меня гораздо больше.
— Ты всегда любила новости больше всего, — Рэндалл, даже если бы постарался, не мог звучать обвинительно или горько. Слова были как констатация факта, как цитата, выдернутая из учебника.
— У каждого журналиста свои приоритеты, Рэндалл.
— Конечно, — он вернулся к своим скрепкам. — Новости для журналиста всегда… всегда важнее, чем любой другой.
***
— Все будет хорошо, дорогая, — Ликс наливает Роули щедрую порцию виски. — Мы справимся.
В Лайм Гроуве ночь и девятнадцать часов до выхода в эфир. В студии кипит работа, Айзек бесшумно шевелит губами, уча слова, грохочет перетаскиваемый инвентарь, скатываются в тугие рулоны карты, раскатываются новые, кружки кофе неровной горкой скапливаются в углу. Из стаканов виски остовами утонувших мачт торчат окурки сигарет. Все как обычно.
Кроме того, что в команде не хватает журналиста и еще одного ведущего.
— Мы укладываемся по времени, мисс Роули, — мягко, насколько возможно, говорит Рэндалл. Тут же чувствует себя неловко: с каких это пор он начал утешать своих сотрудников? Наверное, с тех пор, когда начал следить за тем, чтобы они не засиживались в кабинете допоздна.
— Ликс, что с Кубой?
— Все еще жду новостей со второго восточного фронта, — говорит Ликс, недовольно хмурясь. — Если информация не дойдет к эфиру, Гектору придется обойтись без этого. Они обещали прислать телеграмму, но ее все еще нет.
— У нас пятнадцатиминутный слот про Кубинскую революцию, — Роули нервно — А как же твой источник из «Эль кубано либре»?
— Не отвечает на звонки. Сейчас там самая гуща событий, он в самом эпицентре. Ему не до звонков.
— Айзек подготовил материал о беспорядках на расовой почве в Ноттинг-Хилле, мисс Роули.
— У нас еще двадцать часов: если сдвинем Кубу в самый конец, а Ноттинг-Хилл в начало, то будет шанс, что твой источник выйдет на связь, или таки дойдет телеграмма.
— Восемнадцать с половиной, — быстро поправляет Рэндалл, бросив косой взгляд на наручные часы.
Роули залпом выпивает виски и со стуком ставит стакан на стол. Выглядит она ужасно — обычно остро выточенный силуэт словно затерся и потускнел, ссутулился, даже ткань привычного синего платья поблекла, как поблекла сама Роули — из прически выбиваются волоски, и тушь немного осыпалась на щеки.
Никто не смеет указать на ее неаккуратность — всем известно, что это не из-за небрежности, а из-за усталости до дрожи в пальцах и катастрофической нехватки времени. Роули разрывается между своей программой и попыткой провести все дозволенные часы в госпитале рядом с Лайоном. Рэндалл даже восхищается ее отказом выбирать между работой и тем, что важно. Сам он этому не научился до сих пор.
Роули закусывает губу и отбивает ногтями нервный ритм.
— Ликс, а что если…
Она не договаривает. Ликс и не нужно слышать конец предложения.
— Телеграмма не может идти восемнадцать часов, Бел. Я знаю свой источник. Он ответственный человек и сделает все возможное, чтобы отправить телеграмму.
Рэндалл протягивает раскрытый портсигар. Роули отказывается, качает головой и уходит вниз, что-то невнятно бормоча. Кажется, карты снова перепутали или повесили не туда. Ликс вытягивает сигарету из середины. Их пальцы сталкиваются, когда Рэндалл хочет сдвинуть сигареты в сторону.
Их первое прикосновение с тех пор, как его кабинет на ее глазах превратился в хаос разлетевшихся и смятых обрывков бумаг.
Второе происходит мгновением позже, когда Рэндалл чувствует сухие пальцы у подбородка, уголка рта, сигарету, вложенную между губами. Щелчок зажигалки и табачный дым.
Молча, не произнеся ни звука.
— Помнишь поезд в Мадрид? — тихо спрашивает она.
— Конечно помню. Кажется, я опоздал, — Рэндалл машинально перекладывает сигарету в другое отделение — чтобы их было поровну с каждой стороны.
Ликс молчит. Наблюдает, как Рэндалл снова и снова перекладывает сигареты, сдвигая по одной. Зажим оставляет на папиросной бумаге след, который он заглаживает ногтем.
Он замечает ее взгляд и кладет портсигар на стол.
— Я тогда не думала, каково это быть — получателем такой телеграммы, а не отправителем. Не задумывалась над этим. А тут вдруг вспомнилось.
— Много воды утекло с тех пор, — Рэндалл сбивает пепел в первую попавшуюся чашку. Кажется, с его собственным недопитым кофе.
Ликс смотрит на него своим особенным взглядом, который он никогда не мог прочесть.
— Да, пожалуй, ты прав.
В комнате повисает усталое молчание, и Рэндаллу кажется, что, несмотря на суету, гудение аппаратуры и бормотанье множества голосов, слившихся в жужжащий гул, в комнате необычайно тихо.
— Выглядишь ужасно, — наконец говорит Ликс, когда сигарета догорает до половины.
— В последнее время… — Рэндалл откашливается и мысленно проклинает не вовремя севший голос. — В последнее время редко удавалось выспаться.
— Сейчас остается только ждать новостей, можешь поехать домой или вздремнуть в кабинете.
Дома, хочет сказать Рэндалл, скопилось слишком много пыли, чтобы ее убрать, потому что страшен не порядок, а страшно то, что он не сможет остановиться, вычищая грязь из щелей между паркетом, в пятый раз перемывая всю посуду и перекладывая книги то в алфавитном, то в тематическом порядке. В кабинете, хочет признаться он, ему все еще чудятся призраки недавнего хаоса, и в воздухе витает взвесь отчаяния и безоговорочного падения «может быть» в «уже не будет».
Вместо всего этого Рэндалл выбрасывает давно погасшую сигарету в кружку с пеплом. Он вытаскивает из кармана брюк зажигалку.
Вместо всех нужных и откровенных слов Рэндалл говорит то, что беспокоит его сильнее всего:
— В кабинете слоны стоят не на месте.
По лицу Ликс он знает, что она хочет налить себе еще виски, прикурить, закатить глаза и раздраженно вздохнуть, уйти бесшумно, потому что Ликс Сторм никогда не носила и никогда не будет носить обувь на каблуке.
Вместо всего этого Ликс протягивает руку к портсигару и забирает у Рэндалла зажигалку. В задымленном свете комнаты кончик сигареты бледно тлеет тускло-алым.
— Начни с этого, — предлагает она.
Рэндалл смотрит на блестящий металл зажима. Сигареты ровно лежат одна к другой, пружина четко делит их пополам. Правая ее соседка держит восемь сбившихся сигарет с несимметричным промежутком между пятой и седьмой. Внизу собралась табачная пыль. Две половинки футляра словно делят мир на «до» и «после».
Ликс пила виски до их встречи, наверняка пила после их расставания, да и теперь она, сделав еще одну затяжку, запивает дым большим глотком янтарного «сейчас».
Две половинки футляра чего-то ждут.
Портсигар решительно закрывается с негромким щелчком.
***
В первый понедельник марта Бел влетает в офис с сияющей улыбкой на лице. Шарф повязан криво, волосы непривычно распущены.
— Дорогая, — восклицает Ликс, взмахнув в приветствии рукой с брошюрой Айзека. — Ты явно хочешь порадовать нас хорошими новостями.
— Фредди выписывают через пару недель, — на выдохе говорит запыхавшаяся Бел. — Врачи говорят, что он полностью поправится.
От улыбки Бел Роули словно раньше времени распускаются почки на ветках деревьев за окном. Она поспешно идет в свой кабинет, по дороге стягивая с плеч пальто. Возвращается она в очках, уверенно выстукивая каблуками деловитый ритм. Строгий вид смягчает только плохо скрываемая счастливая улыбка и блестящие глаза.
— Вы как хотите, — Ликс наливает свой первый стакан. — Но за это надо выпить.
Журналисты поддерживают ее одобрительным хмыканьем и звоном первой попавшейся под руку посуды.
Бел со смехом протягивает большую кружку. Гектор спешно допивает чай. Ликс наливает Айзеку щедрую порцию и поворачивается.
Чашка Рэндалла с отчетливым звуком стучит по блюдцу. Он колеблется, переводя взгляд со своей чашки на бутылку в руках Ликс, прежде чем протянуть руку.
Ликс наливает виски в едва тронутый кофе. Рэндалл никогда не нарушал свой обет трезвости: ни когда он узнал, что восемнадцатилетняя студентка Парижской консерватории Софи Мальфранд не его дочь, ни когда узнал, что его дочь погибла при воздушном налете, не дожив пары недель до своего трехлетия.
Рэндалл сдержанно улыбается и чокается с Роули. Наверное, он просто не хотел портить ей триумф, счастливый конец тревожных и полных беспомощных рыданий дней.
Ликс в глубине души всегда надеялась, что ее дочь будет похожа на Бел. Ее дочь будет похожа на Бел Роули и не станет повторять ошибок своей матери.
Ликс мотает головой и опрокидывает стопку односолодового.
— Я рад, что с мистером Лайоном все будет в порядке, — Рэндалл отставляет чашку в сторону. — Однако у меня есть пара замечаний мистеру Уэнгроу по поводу его брошюры про Ноттинг-Хилл…
Собрание пролетает незаметно. Бел не может усидеть на месте, и ее брызжущая и искрящая жизнерадостность передаются остальным. Ликс чувствует большое облегчение, чувствует, что скоро все вернется на круги своя.
Зарывшись в присланные фотографии в своем кабинете, Ликс выкуривает всю оставшуюся со вчерашнего дня пачку, выпивает еще стакан виски и съедает принесенный Сисси сэндвич. Революция на Кубе не обещает ничего хорошего. Революция на Кубе напоминает Ликс Испанию.
Она вздыхает. Два стакана за утро, закушенные сэндвичем, начинают выветриваться. Ликс не пьянеет с виски вот уже много лет, но и совсем трезвой оставаться не любит. Она предпочитает полупьяное, туманное состояние: когда мир кажется застывшим в относительном равновесии и не стремится укатиться с чаши весов в никуда, но и пальцы все еще могу попадать по клавишам пишущей машинки.
На столе, под бумагами, Ликс натыкается на тонкий коричневый конверт. Конверт идеально гладкий, и при неосторожном движении из него высыпаются свидетельство и отчет о гибели семьи Мальфрандов.
Сегодня Ликс еще не готова плакать по тому, чего уже не будет.
А жжение в глазах — не слезы, а просто недостаток сна. И виски. И новой пачки сигарет.
— Ликс, — в дверном проеме появляется точеная синяя тень.
— Заходи, — она трет лицо руками и надевает очки.
— У тебя сигареты есть? — Бел садится на стул.
— Не поверишь, но я сама задаюсь тем же вопросом, дорогая, — Ликс стучит по столу пустой пачкой.
Роули рассеяно закусывает губу. Ликс качает головой и откидывается на спинку стула.
— Дорогая, все закончилось. Не о чем уже беспокоиться.
— Фредди хочет преследовать Чиленти, — признается Бел. — Хочет преследовать эту историю, отыскать заведения, подобные «Эль Паради»…
— Мистер Браун не даст зеленый свет этой истории, — Ликс качает головой. Она благоразумно оставляет «это слишком опасно» невысказанным.
— Тот эфир вызвал огромный резонанс, — резко отвечает Бел. — Я согласна с Фредди.
— Могут пострадать люди, — возражает Ликс.
— С каких это пор ты против свободы слова на Часе?
С тех пор, как я узнала, что у меня умерла дочь, а Фредди очутился избитым до полусмерти на лужайке около Лайм Гроува, думает Ликс. Вот с этих пор я против того, чтобы видеть тебя на коленях в мокрой от красного траве.
— С тех пор, как из-за новостей погибают журналисты, — Ликс сминает пачку ладонью. Острые края картона впиваются в кожу. — Дорогая, я не припомню, чтобы такое раньше случалось, и чтобы такое допускали. Мистер Браун — не исключение.
Бел поджимает губы в тонкую линию. Казалось, пару месяцев назад она готова была удариться в слезы от вины за смерть танцовщицы.
— Лучше скажи мне, как там Фредди, — Ликс откладывает смятый комок в сторону.
Роули неловко улыбается. В комнате сразу начинает пахнуть неуверенностью и поступью на нетвердой земле.
— Он чувствует себя хорошо. Он, ну…
— А вы? — Ликс улыбается. Бел пришла вовсе не за сигаретами и уж точно не делиться планами о дальнейшей судьбе «Эль Паради». Отчаянно не хватает сигарет.
— А мы...
— Милая, он женился и понял, что поступил невероятно глупо, потому что, наверное, перепутал, на ком он хочет жениться. Мне кажется, что этого достаточно, — Ликс улыбается и треплет ее по руке. — Наберись немного смелости, Бел.
— Смелости, — повторяет. — А что нам делать?
Ликс опускает глаза и смотрит на свидетельство о рождении. И втайне хочет быть такой же юной, влюбленной и растерянной, отмотать пленку времени на двадцать лет назад и вернуть потерянные годы.
Она отвечает:
— Пишите письма.
***
— Мисс Сторм? — в коридоре Ликс сталкивается с Сисси.
— Да, Сисси. Дорогая, в пишущей машинке закончилась бумага, я нигде не могу ее найти… — за дверью раздается приглушенный, но все равно отчетливый стук.
— Что происходит? — Ликс поднимает руку, чтобы постучать, но голос Сисси останавливает ее на полпути:
— Мистер Браун просил его не беспокоить…
Глухие звуки неравномерны, более громкие сменяются тихими и неясными. Что-то падает с регулярной частотой. Изредка стук сопровождается шелестом бумаг.
— Это очень важно, Сисси, займись, пожалуйста, бумагой, — Ликс кривовато улыбается Купер и быстро закрывает дверь за собой.
— Рэндалл?
Книжные шкафы открыты. Рэндалл методично берет полки книгу, зацепив пальцем за корешок, и так же методично роняет ее на пол.
Англо-испанский словарь падает с пыльным звуком. Рэндалл перешагивает том и открывает очередной шкаф.
Ликс оглядывается по сторонам. Фотографии валяются на полу и на столе, документы и бумаги неаккуратными белыми островами выделяются среди коврового океана. Скалистыми материками валяются книги.
Она сначала замирает, а потом понимание прошивает холодом по позвоночнику. Или это был сквозняк, тянущий из открытого окна.
Ликс никогда не видела ничего подобного. Это не Рэндалл, который сметает все вокруг себя с рыданиями без слез, это не Рэндалл, который выравнивает каждую бумажку и каждую булавку, задвигает стулья и по сто раз на дню перевязывает галстук.
Это Рэндалл Браун, который наводит порядок.
В Испании Ликс ждала его в кафе с завтраком. Рэндалл приходил через час, в свежей рубашке, с вычищенной камерой и двумя новыми рулончиками пленок. Ночью комната в отеле встречала их чистотой, заправленной кроватью и сложенной одеждой. Порой мебель стояла не на своих местах, или книги оказывались на другой тумбочке. Но ночью ей было не до разглядывания элементов интерьера.
В Испании Ликс не понимала разницы между «чисто» и «слишком».
Сейчас Ликс думает, если ей казалось, что в кабинете убирались не раз, значит ли это, что Рэндалл все время убирается так.
Она бросает взгляд на стол. На него высыпали ворох фотографий, один из слонов валяется в углу кабинета, другой, завалившись на бок, балансирует на краю стола. Ликс ставит его на место, подбирает слона с пола и поворачивается к Брауну.
— Рэндалл, — зовет его она. Слон присоединяется к своему близнецу.
Рэндал вытаскивает «Психопатологию обыденной жизни» Фрейда. Том приземляется рядом с «Толкованием сновидений».
— Рэндалл, посмотри на меня.
Он опускает взгляд и хрустит суставами пальцев. Хруст звенит новым звуком в размеренной моногамии тяжелых стуков.
Ликс подходит к Рэндаллу и осторожно кладет руку ему на плечо.
— Летом сорокового я был в Сомали, — сообщает ей Рэндалл. — После войны я вернулся в Париж.
Он медленно тянется к очередному корешку.
— Я вернулся в Париж, а она уже была мертва.
Ликс не сводит с него глаз. От нечастого моргания выступают слезы.
— Я хотел поступить как порядочный человек, — Рэндалл дюйм за дюймом вытаскивает книгу. — Я бы вернулся.
— Сейчас я знаю, — мягко говорит Ликс. — Давай уберем книги на место.
Она знала это и тогда, но принять ей мешала гордость, амбиции, страх потерять независимость и осесть на месте, боязнь в кого-то по-настоящему влюбиться, неверие в вечность.
Ликс прожила одинокую жизнь чтобы понять, что с Рэндаллом ничего такого бы не произошло, потому что у них все было по-другому.
И она никогда не признается себе в том, что где-то, очень глубоко внутри души, она хотела, чтобы Испания длилась вечно.
Толстый справочник падает очень долго.
Он переводит взгляд на полку выше. Стройным рядом стоят тома Британники. Выглядят они угрожающе. Рэндалл стучит пальцем по краю полки. Рука Ликс с плеча перемещается на запястье. Теплой тяжестью тянет вниз.
Рэндалл подходит к письменному столу и начинает перебирать фотографии. Ликс идет за ним.
— А, — она с неуверенным смешком берет старую фотокарточку. — Гранада, да?
Рэндалл долго вглядывается в фотографию. На ней два счастливых человека не смотрят в объектив.
— Да, — коротко отвечает он и протягивает раскрытую ладонь. — Позволишь?
Фотография ложится в отдельную стопку и отправляется в ящик стола вместе с остальными.
— Почему ты их всех сохранил?
— Я... — Он сбивается, и Ликс улыбается. Двадцать лет назад он бы залился румянцем. — Так получилось.
Ликс вспоминает, как пыталась сжечь испанские фотографии на газовой плите. Фотобумага долго горела едким дымом, и он, смешиваясь с сигаретным, полностью вытеснил кислород из воздуха. Ликс сожгла одну, а потом собрала все оставшиеся в бумажный конверт и поставила перед собой цель их потерять.
Сложив фотографии, Рэндалл начинает складывать вещи на столе. Он, который начинает нервничать от криво лежащего карандаша, казалось, совершенно не обращает внимания на то, что в кабинете царит хаос.
Может, думает Ликс, это какой-то особенный, упорядоченный беспорядок Рэндалла.
— Тебе помочь? — тихо спрашивает она. Лучше быть частью хаоса Рэндалла, чем позволить ему убираться в одиночестве.
Он подбирает документы с пола.
Может, думает Ликс, среди развороченных шкафов и рассыпанных бумаг легче не замечать детали, которые сводят Рэндалла с ума.
Он некоторое время молчит, перебирая бумаги, щурясь.
— Я закрою окно, — говорит Ликс.
Рэндалл раскладывает бумаги по папкам, а затем укладывает папки в соответствующие лотки. Лотки затем выравниваются, чтобы стояли в одну линию. Между каждым лотком — дюйм свободного пространства. Документы лежат точно посередине. Рэндалл терпеливо выравнивает каждую папку. Переставляет лотки. Дважды проверяет, что папки лежат под прямым углом.
Таким образом, в шкафах одна за другой исчезают книги. Рэндалл стирает несуществующую пыль с полок и так же вытирает пыль с форзацев. Ликс молча подает каждый том с пола.
Когда Рэндалл три раза проверил, что на стеклах шкафов нет следов, он поворачивается к слонам на столе. Пару раз его пальцы дергаются, чтобы поправить их положение, но каждый раз он останавливается. Он достает портсигар и предлагает Ликс сигарету.
— Ты закончил? — тихо спрашивает она.
Рэндалл отворачивается. Ликс хватает его за рукав пиджака и заставляет повернуться.
— Слоны, — хрипло отвечает он. — Слоны стояли не так, я решил…
— Ш-ш-ш, — Ликс ищет пепельницу и сбивает туда столбик пепла. — Я понимаю.
Ликс никогда не поймет, какое значение имеют разбросанные книги, лотки с документами или фотографии на столе. Но спустя двадцать лет, она понимает, что это для него необходимо.
— Ох, Рэндалл… — голос срывается. На ковер сыплется сигаретный пепел. Носок туфли Ликс смазывает кучку в серое мутное пятно. На пятно падает соленая капля, и пятно превращается в лужицу.
Он забирает окурок из пальцев, не глядя кладет в пепельницу и усаживает ее в кресло.
— Ш-ш-ш, — шепчет он, усаживаясь рядом. Шелестят принесенные Сисси бумаги. — Спокойно. Извини. Извини.
Холодные ладони медленно начинают согреваться. Жесткая ткань пиджака задевает рукав шелковой блузки. В неподвижном воздухе слышны прерывистые вздохи, и как чьи-то губы выдыхают невысказанное многозначительным молчанием в кудрявые волосы.
— Мисс Сторм, — много вечностей спустя доносится голос Сисси. Звонкий стук в дверь. — Вам пришла телеграмма. Говорят, это срочно, мисс Сторм!
Спустя несколько вздохов Ликс выдыхает и неохотно встает с кресла. Рэндалл встает вслед за ней и подходит к столу. Спина напряжена, пальцы нервно барабанят по столешнице. Рэндалл будто бы задумчиво поглаживает спинку слона.
— Рэндалл…
— Тебя ждут, — поглаживания становятся рваными и дрожащими. — Я… мне нужно побыть одному.
Он стоит вполоборота и Ликс видит, как он наклоняет голову и подносит ладонь к лицу.
Если он снимет очки, думает Ликс, ничто на свете не заставят меня уйти.
Рэндалл никогда не снимает их ни перед кем, кроме нее. На языке жестов Рэндалла Брауна это значит: «Останься и иди ко мне».
— Новости ждут, — говорит Рэндалл, словно для Ликс новости все еще важнее кого-либо.
Он трет глаза, забираясь под стекла и устало жмурится.
Ликс прикрывает дверь за собой. Она слышит, как ножки слонов елозят по столу.
***
— Нет, — чашка звонко и четко ставит точку в разговоре, звякнув о блюдце.
— Мы просто предадим дело о Чиленти огласке! — Лайон с раздражением сбивает пепел в пепельницу. — Расспросим полицию, возьмем интервью… Сколько еще таких заведений разбросано по Лондону? А по всей стране?
— Я уверен, что вы досконально изучили всю доступную информацию, мистер Лайон, — Рэндалл ставит чашку в сторону. — Однако ответ все еще нет.
— Я согласна с Фредди, — резко говорит Роули. — Это настоящее лицемерие — история Чиленти еще не закончена. Ему еще предстоит суд.
— Мисс Роули, как вы помните, мы — новостная программа. Мы не освещаем суды над владельцами борделей. Что еще?
— Если верить моему источнику, двадцать седьмого числа маршал Булганин подаст в отставку. Будет объявлен первый секретарь СССР, — Ликс передает лист с телеграммой Брауну.
— Двадцать первого открылся первый планетарий в Британии, а двадцать четвертого начались работы над первой трассой, — докладывает Айзек. — Расовые беспорядки распространились не только за пределы Ноттинг-Хилла.
— Необязательно включать историю Чиленти в ближайшее время, понадобится пара месяцев на расследование, — перебивает Фредди.
Рэндалл возвращает телеграмму Ликс.
— Я отказываюсь пускать слот об «Эль Паради» в нашу программу. Теперь этим занимается полиция.
— Полиция ничего не докажет.
— Значит, это уже проблема министерства внутренних дел, им следует увеличить раскрываемость преступлений, мистер Лайон. Мы делаем новости, а не играем в детективов. Спасибо господа, на сегодня все, — Рэндалл коротко кивает и забирает с собой кофе.
— Мистер Браун? Будьте добры, зайдите ко мне в кабинет, — зовет его Ликс и следует за ним.
Он видит краем глаза, как мисс Роули и Лайон обмениваются яростными и решительными взглядами.
— Рэндалл, они же будут преследовать этого Чиленти, пустишь ты это в выпуск или нет, — говорит Ликс, когда он закрывает за собой дверь. — Это же Фредди. А если и Бел с ним заодно, их не сможет остановить и война на улицах.
— Тогда я просто их отстраню, — Рэндалл делает глоток кофе. — Я не могу терять журналистов из-за прихоти дать преступнику максимальный срок.
— Ты знаешь, что Чиленти сделал с Фредди.
— Вот именно поэтому я не хочу преследовать эту историю, — он ставит чашку на блюдце. — Я не ты, Ликс. Я отвечаю за мистера Лайона и мисс Роули. Я не хочу звонить в полицию, если мисс Роули однажды не появится на работе.
Рэндалл молчит и украдкой цепляет одинокую скрепку со стола кончиками пальцев.
— Ты со мной согласна.
— Да, — признается Ликс. — Просто я не знаю, как убедить в этом Бел.
— Буду тебе очень благодарен, если ты сделаешь что-нибудь по этому поводу, — Рэндалл наконец решается переложить скрепку в лоточек вместе с канцелярскими принадлежностями. Скрепки и булавки издают неприятное металлическое шуршание. — В общем… я пойд…
— Я не стану тебе звонить, когда пойду на мюзикл, — говорит Ликс.
Рэндалл заканчивает возиться со скрепками и переходит на карандаши и ручки.
— В театре Лирик показывают Вальмута. Я думаю пойти на следующей неделе.
— Я рад за тебя.
Он натыкается на фотографии. Он складывает их в стопку.
— Я их очень хотела потерять, — произносит Ликс, заметив, как Рэндалл останавливает взгляд на одной из них.
— Почему не потеряла? — Рэндалл ставит стопку под прямым углом.
Ликс не хочет говорить «потому что не смогла». Рэндалл не уверен, что хочет слышать эти слова.
— Так получилось.
— Мне прислали телеграмму из Парижа, — медленно говорит он, кладя последнюю ручку в лоток. — Глава новостей не справляется.
— А ты соскучился по круассанам, — Ликс улыбается.
— Вообще-то, я уже привык к тостам.
Ликс всегда была такой. Ей быстро надоедает ходить вокруг да около.
— Ты возвращаешься?
— Нет, — Рэндалл поправляет стопку снимков. Лоток перемещается к краю стола. Лязг действует отрезвляюще. — Я еще не решил.
— Без Софии тебя здесь ничего не держит, — Ликс выдыхает плотный серый дым.
— Ты же знаешь…
— Не знаю.
— Ликс.
— Это твое дело, — она дергает за цепочку на шее и фальшиво улыбается. — Делай так, как считаешь нужным.
— Почему ты не хочешь мне звонить? — тихо спрашивает Рэндалл, так тихо, что звук почти смешивается с сигаретным дымом.
Фальшь оборачивается в болезненную, голую искренность.
— Я подумала, зачем мне тебе звонить и рассказывать о своих впечатлениях, если ты посмотрл перекладывает сигарету в другое отделение — по девять с каждой стороны.
— Ничего, дорогая, совершенно ничего. Все будет хорошо, не волнуйся.
— Нет, действительно, что не так с Лаки Страйк?
— Если говорить словами мисс Сторм, как старомодно, мисс Роули, — он нерешительно вытаскивает еще одну для себя.
— О, я не могу больше! — Роули дрожащими пальцами тушит сигарету и, дробно стуча каблуками, уходит с крыльца. Сигарету она больше сжевала, чем выкурила. На кончике виден мазок помады.
— Так Лаки Страйк, значит, — Ликс не идет следом, ее сигарета тлеет, выкуренная на треть.
— Да, — коротко отвечает Рэндалл. — Все еще Лаки Страйк.
Наверное, думает он, она думает о том же. О том, что раньше пачка Лаки Страйка была темно-зеленой, что почти никто из женщин их не курил, кроме, конечно же, Ликс. Потому что когда Ликс делала что-нибудь не вопреки.
Для всех белая пачка Лаки Страйка ассоциируется с войной, для Рэндалла смена цвета на пачке означает последнюю фотографию Ликс Сторм на пленке его фотоаппарата пятью годами ранее. Потому что он им больше никогда не пользовался.
— Ты верен своим привычкам, — Ликс улыбается краешком губ и тушит сигарету.
Полупрофиль, пойманный очень ранним утром, весь из мягких теней и плавных линий. На треть заполненный стакан и сигарета в пальцах. На следующий день, весной тридцать седьмого, Рэндалл уедет из Испании. В тридцать восьмом у них родится дочь.
— Слишком стар для перемен: мы завтра можем умереть, — Рэндал затягивается и считает про себя: раз, два.
На три он выдыхает.
— Некоторые могут даже не ждать завтра, — лицо Ликс мрачнеет, и она, спохватившись, торопится вслед за Роули.
Когда Рэндалл очнется в сороковом, на передовой в Сомали, у Лаки Страйка будет кипенно-белая пачка. Пустая пленка в фотоаппарате. Мертвая дочь.
Он молча докуривает сигарету и достает еще одну, поправляя нетронутые в портсигаре — восемь с каждой стороны, пружина плотно прижимает одну к другой.
Когда он возвращается в приемную, про Лайона по-прежнему никаких новостей, и Рэндалл принимается мерять шагами комнату, восемь шагов, шестнадцать туда и обратно.
Он думает, что когда этот день закончится, он вернется домой и напьется впервые за долгое время. Наутро Рэндалл вернется в кабинет и сложит разбросанные бумаги, и, кажется, слоны на краю стола стоят не на своем месте. А может, и вовсе лежат на ковре.
Ликс беспрестанно гладит Роули по спине, монотонное движение ладони по красной ткани. Рэндалл прекращает счет шагов, садится в кресло и не отрывает взгляда от ее руки.
Никто не переставлял кнопки на доске, брошюры лежат там же, где их оставил Рэндалл, и все же кажется, что вещи лежат не на своих местах.
Спустя много долгих минут, врачи объявляют, что мистер Лайон пришел в себя.
— Бел, ты не можешь остаться, — уговаривает ее Ликс.
Рэндалл ее уводит, и говорит Роули, чтобы она не приходила на работу.
В такси Ликс молчит и так же молча выходит. Он просит таксиста подождать несколько минут, пока в окнах не зажжется желтый свет. Ему не нужно гадать, чем сейчас займется Ликс Сторм, потому что он знает ее слишком хорошо.
Он смотрит в пустое окно до самого конца, пока такси не сворачивает за поворот.
***
Спустя неделю Час выходит в девять вечера по расписанию. Бел раздает указания из госпиталя, Рэндалл лично проводит отсчет, от шестнадцати сигарет в его портсигаре не остается и следа: Гектор в перерыве между сюжетами пьет виски, а Рэндалл слишком устал, чтобы возражать. Сама Ликс шипит сквозь окно на то, что Гектор опять урезал ее текст, и что она кастрирует его, Гектора, сразу же после окончания программы, и ей не будет совестно перед Марни.
Рэндалл качает головой и просит Сисси принести ему еще кофе.
Когда она уходит, Ликс поджигает ему сигарету. Рэндалл благодарно кивает головой и выпускает дым.
— Ты никогда так много не курил, — замечает она. Все в редакции дымили как паровоз, но Рэндалла с сигаретой можно было встретить очень редко.
— Никогда еще мне не приходилось давать зеленый свет программе без продюсера и журналиста, — отвечает он, не переставая напряженно наблюдать за Гектором.
Они так и стоят, плечом к плечу — за стеклом Гектор начинает говорить о новом витке Кубинской революции и об открытии второго восточного фронта в Сьерра-де-Кристаль.
— Тебе нужно поспать, Рэндалл, — тихо говорит Ликс. Мешки под глазами стали отчетливее, вместо щек залегли глубокие серые тени. — Ты же почти поселился в кабинете.
Через некоторое время, он отвечает:
— То же самое я могу сказать о тебе.
Ликс отстраняется, когда входит Сисси с кофе.
Программа заканчивается, и все с облегченным вздохом спускаются вниз. Ликс прекрасно видит, как Рэндалл делает глоток кофе, а дно чашки постукивает о блюдце.
— Молодец, — шепчет она едва слышно. — А теперь — иди домой.
Она не ожидает, что Рэндалл ее послушает, но сказать это стоит.
Ночью в студии пусто, и только в его кабинете горит свет. Ликс молча ставит книгу обратно на полку — его любимый Оруэлл, эссе. На столе Рэндалла почему-то вдвое больше бумаг, и некоторые листки валяются на полу.
— Я вернула книгу, — говорит Ликс.
— Да, спасибо, — Рэндалл аккуратно складывает бумаги в стопку. В его движениях нет ничего маниакального или нервозного — под пальцами умиротворяюще шелестит бумага, ложится на стол под прямым углом.
У Ликс сложилось впечатление, что Рэндалл наводит порядок в кабинете не в первый раз с прошлой недели. Она бы могла сказать, что нет, Рэндалл, от твоего погрома не осталось ни следа, и нет ни пылинки, и, господи… перестань перекладывать бумажки с места на место. Рэндалл не обращает на нее никакого внимания, и с бумаг переходит на те проклятые скрепки. Ликс помнит, что он ими почти не пользовался, и она всегда думала, что они у него лежат на столе, только чтобы ему было что перекладывать.
— Недавно я ходил в кино, — в вязкой, желтоватой от света лампы темноте голос Рэндалла звучит немного резко.
— Кино?
— Я знаю, ты не любишь кино… — Рэндалл на мгновение опускает руки и сжимает их в кулаки, опираясь о столешницу. — Там были Кэри Грант и Софи Лорен. Испания, 1810 год, борьба партизан против наполеоновской армии1.
— Я не сильна в истории, — очень давно, наверное, в том же девятнадцатом веке, Рэндалл отбирал у Ликс стакан с виски и долгими шумными и громкими ночами пересказывал ей учебник по истории. Может, он читал книги, но с его слов все казалось учебником.
— Странно, что в кино пытаются переснять войну или пытаются сыграть так, будто там война, — Рэндалл как в замедленной съемке поворачивается к ней и поправляет галстук. Он так и не научился нормально его завязывать, или его жена, бывшая или нет, его этому не научила. Рэндалл всегда завязывал галстук слишком туго и на слишком маленький узел.
— Надеюсь, тебе понравилось, — Ликс нервно улыбается и хочет уйти, но почему-то у ног появляется совсем другое мнение по этому поводу. Ноги отказываются уходить.
— К середине фильма я осознал, что не понимаю ни слова по-испански.
— Твой испанский всегда был… не таким хорошим, как французский, — она не понимает, зачем продолжает отвечать, а не прощается и уходит.
С Рэндаллом всегда было так. За двадцать лет Рэндалл совершенно не изменился, и это было больнее всего.
— Ты хорошо говоришь по-испански, — Рэндалл опускает глаза. — И, кажется, не любишь кино.
— Не люблю.
— Темно и такое ощущение, что кто-то подкрадывается из темноты.
— Да, — Ликс подозрительно щурится.
— Ты мне сказала как-то, — практически оправдывается Рэндалл, и Ликс почти видит того молодого журналиста, взъерошенного и совершенно безнадежного в соблазнении или даже простом флирте.
Безнадежного, совершенно не обаятельного и восхитительного, потому что когда-то Ликс влюбилась в него как кошка — медленно и недоверчиво, но очень надолго.
— Нечего скрывать, я не люблю кино, — Ликс передергивает плечами. — Ленты о ядерной гонке привлекают меня гораздо больше.
— Ты всегда любила новости больше всего, — Рэндалл, даже если бы постарался, не мог звучать обвинительно или горько. Слова были как констатация факта, как цитата, выдернутая из учебника.
— У каждого журналиста свои приоритеты, Рэндалл.
— Конечно, — он вернулся к своим скрепкам. — Новости для журналиста всегда… всегда важнее, чем любой другой.
***
— Все будет хорошо, дорогая, — Ликс наливает Роули щедрую порцию виски. — Мы справимся.
В Лайм Гроуве ночь и девятнадцать часов до выхода в эфир. В студии кипит работа, Айзек бесшумно шевелит губами, уча слова, грохочет перетаскиваемый инвентарь, скатываются в тугие рулоны карты, раскатываются новые, кружки кофе неровной горкой скапливаются в углу. Из стаканов виски остовами утонувших мачт торчат окурки сигарет. Все как обычно.
Кроме того, что в команде не хватает журналиста и еще одного ведущего.
— Мы укладываемся по времени, мисс Роули, — мягко, насколько возможно, говорит Рэндалл. Тут же чувствует себя неловко: с каких это пор он начал утешать своих сотрудников? Наверное, с тех пор, когда начал следить за тем, чтобы они не засиживались в кабинете допоздна.
— Ликс, что с Кубой?
— Все еще жду новостей со второго восточного фронта, — говорит Ликс, недовольно хмурясь. — Если информация не дойдет к эфиру, Гектору придется обойтись без этого. Они обещали прислать телеграмму, но ее все еще нет.
— У нас пятнадцатиминутный слот про Кубинскую революцию, — Роули нервно — А как же твой источник из «Эль кубано либре»?
— Не отвечает на звонки. Сейчас там самая гуща событий, он в самом эпицентре. Ему не до звонков.
— Айзек подготовил материал о беспорядках на расовой почве в Ноттинг-Хилле, мисс Роули.
— У нас еще двадцать часов: если сдвинем Кубу в самый конец, а Ноттинг-Хилл в начало, то будет шанс, что твой источник выйдет на связь, или таки дойдет телеграмма.
— Восемнадцать с половиной, — быстро поправляет Рэндалл, бросив косой взгляд на наручные часы.
Роули залпом выпивает виски и со стуком ставит стакан на стол. Выглядит она ужасно — обычно остро выточенный силуэт словно затерся и потускнел, ссутулился, даже ткань привычного синего платья поблекла, как поблекла сама Роули — из прически выбиваются волоски, и тушь немного осыпалась на щеки.
Никто не смеет указать на ее неаккуратность — всем известно, что это не из-за небрежности, а из-за усталости до дрожи в пальцах и катастрофической нехватки времени. Роули разрывается между своей программой и попыткой провести все дозволенные часы в госпитале рядом с Лайоном. Рэндалл даже восхищается ее отказом выбирать между работой и тем, что важно. Сам он этому не научился до сих пор.
Роули закусывает губу и отбивает ногтями нервный ритм.
— Ликс, а что если…
Она не договаривает. Ликс и не нужно слышать конец предложения.
— Телеграмма не может идти восемнадцать часов, Бел. Я знаю свой источник. Он ответственный человек и сделает все возможное, чтобы отправить телеграмму.
Рэндалл протягивает раскрытый портсигар. Роули отказывается, качает головой и уходит вниз, что-то невнятно бормоча. Кажется, карты снова перепутали или повесили не туда. Ликс вытягивает сигарету из середины. Их пальцы сталкиваются, когда Рэндалл хочет сдвинуть сигареты в сторону.
Их первое прикосновение с тех пор, как его кабинет на ее глазах превратился в хаос разлетевшихся и смятых обрывков бумаг.
Второе происходит мгновением позже, когда Рэндалл чувствует сухие пальцы у подбородка, уголка рта, сигарету, вложенную между губами. Щелчок зажигалки и табачный дым.
Молча, не произнеся ни звука.
— Помнишь поезд в Мадрид? — тихо спрашивает она.
— Конечно помню. Кажется, я опоздал, — Рэндалл машинально перекладывает сигарету в другое отделение — чтобы их было поровну с каждой стороны.
Ликс молчит. Наблюдает, как Рэндалл снова и снова перекладывает сигареты, сдвигая по одной. Зажим оставляет на папиросной бумаге след, который он заглаживает ногтем.
Он замечает ее взгляд и кладет портсигар на стол.
— Я тогда не думала, каково это быть — получателем такой телеграммы, а не отправителем. Не задумывалась над этим. А тут вдруг вспомнилось.
— Много воды утекло с тех пор, — Рэндалл сбивает пепел в первую попавшуюся чашку. Кажется, с его собственным недопитым кофе.
Ликс смотрит на него своим особенным взглядом, который он никогда не мог прочесть.
— Да, пожалуй, ты прав.
В комнате повисает усталое молчание, и Рэндаллу кажется, что, несмотря на суету, гудение аппаратуры и бормотанье множества голосов, слившихся в жужжащий гул, в комнате необычайно тихо.
— Выглядишь ужасно, — наконец говорит Ликс, когда сигарета догорает до половины.
— В последнее время… — Рэндалл откашливается и мысленно проклинает не вовремя севший голос. — В последнее время редко удавалось выспаться.
— Сейчас остается только ждать новостей, можешь поехать домой или вздремнуть в кабинете.
Дома, хочет сказать Рэндалл, скопилось слишком много пыли, чтобы ее убрать, потому что страшен не порядок, а страшно то, что он не сможет остановиться, вычищая грязь из щелей между паркетом, в пятый раз перемывая всю посуду и перекладывая книги то в алфавитном, то в тематическом порядке. В кабинете, хочет признаться он, ему все еще чудятся призраки недавнего хаоса, и в воздухе витает взвесь отчаяния и безоговорочного падения «может быть» в «уже не будет».
Вместо всего этого Рэндалл выбрасывает давно погасшую сигарету в кружку с пеплом. Он вытаскивает из кармана брюк зажигалку.
Вместо всех нужных и откровенных слов Рэндалл говорит то, что беспокоит его сильнее всего:
— В кабинете слоны стоят не на месте.
По лицу Ликс он знает, что она хочет налить себе еще виски, прикурить, закатить глаза и раздраженно вздохнуть, уйти бесшумно, потому что Ликс Сторм никогда не носила и никогда не будет носить обувь на каблуке.
Вместо всего этого Ликс протягивает руку к портсигару и забирает у Рэндалла зажигалку. В задымленном свете комнаты кончик сигареты бледно тлеет тускло-алым.
— Начни с этого, — предлагает она.
Рэндалл смотрит на блестящий металл зажима. Сигареты ровно лежат одна к другой, пружина четко делит их пополам. Правая ее соседка держит восемь сбившихся сигарет с несимметричным промежутком между пятой и седьмой. Внизу собралась табачная пыль. Две половинки футляра словно делят мир на «до» и «после».
Ликс пила виски до их встречи, наверняка пила после их расставания, да и теперь она, сделав еще одну затяжку, запивает дым большим глотком янтарного «сейчас».
Две половинки футляра чего-то ждут.
Портсигар решительно закрывается с негромким щелчком.
***
В первый понедельник марта Бел влетает в офис с сияющей улыбкой на лице. Шарф повязан криво, волосы непривычно распущены.
— Дорогая, — восклицает Ликс, взмахнув в приветствии рукой с брошюрой Айзека. — Ты явно хочешь порадовать нас хорошими новостями.
— Фредди выписывают через пару недель, — на выдохе говорит запыхавшаяся Бел. — Врачи говорят, что он полностью поправится.
От улыбки Бел Роули словно раньше времени распускаются почки на ветках деревьев за окном. Она поспешно идет в свой кабинет, по дороге стягивая с плеч пальто. Возвращается она в очках, уверенно выстукивая каблуками деловитый ритм. Строгий вид смягчает только плохо скрываемая счастливая улыбка и блестящие глаза.
— Вы как хотите, — Ликс наливает свой первый стакан. — Но за это надо выпить.
Журналисты поддерживают ее одобрительным хмыканьем и звоном первой попавшейся под руку посуды.
Бел со смехом протягивает большую кружку. Гектор спешно допивает чай. Ликс наливает Айзеку щедрую порцию и пов
-
-
08.04.2015 в 22:22-
-
08.04.2015 в 22:33